…Вижу сон, что я убил человека. Он встал на колени… На четвереньки… Голову не поднимал… Лица не видно, у них у всех одно лицо (сколько я их видел во сне)… Я спокойно в него выстрелил… Спокойно увидел его кровь… Закричал я тогда, когда проснулся и вспомнил этот сон…

Здесь уже писали о политической ошибке, называли эту войну «брежневской авантюрой», «преступлением». А нам надо было воевать и умирать. И убивать. Здесь писали, а там гибли. Не судите, да не судимы будете! Что мы защищали? Революцию? Нет, я уже так не думал, я уже внутренне разрывался. Но убеждал себя, что мы защищаем наши военные городки, наших людей.

Горят рисовые поля… Трассирующие пули зажгли… Трещит и быстро горит… Войне ещё жара помогает… Дехкане бегают, с земли подгоревшее собирают… Никогда не видел, чтобы афганские дети плакали… Дети лёгкие, маленькие, сколько лет – не угадать… Широкие штанишки, из-под них ножки торчат.

Все время было чувство, что кто-то хочет тебя убить… Свинец глупый… До сих пор не знаю: можно ли к этому привыкнуть? А арбузы, дыни там с табурет величиной. Ткнёшь штыком – разваливаются. Умирать так просто… Убивать труднее… О мёртвых не говорили… Такие были правила игры, если так можно сказать… Собираешься в рейд на дно – письмо жене. Прощальное. Я писал: «Засверлить мой пистолет и передать сыну».

Начался бой, а магнитофон кричит… Забыли выключить… Голос Владимира Высоцкого:

И душманы Высоцкого крутили… Ночью из засады мы слышали у них:

Они смотрели в горах наши фильмы… О Котовском, о Ковпаке… Стоит в палатке телевизор, магнитофон… Учились у нас воевать с нами…

Из карманов наших убитых пацанов я вытаскивал письма… Фотографии… Таня из Чернигова… Машенька из Пскова… Сделанные в провинциальном ателье… Все одинаковые… Наивные надписи на фото: «Жду ответа, как соловей лета», «Лети с приветом, вернись с ответом»… Лежали у меня на столе, как колода карт… Лица простых русских девочек…

Не могу вернуться в этот мир… Пробовал, ничего не получается… У меня тут поднялось давление… Недостаточная нагрузка… Бунтует адреналин в крови… Не хватает остроты ощущений, презрения к жизни… Врачи дали диагноз: сужение сосудов… Мне нужен ритм, тот ритм, чтобы броситься в драку… Хочу и сейчас туда, но не знаю, что бы я там чувствовал… Разбитая, сгоревшая техника на дорогах… Танки, бэтээры… Неужели это все, что от нас там осталось?

Пошёл на кладбище… Хотел обойти «афганские» могилы… Встретила меня чья-то мать…

– Уходи, командир. Ты с сединой… Ты – живой… А мой сынок лежит… Мой сынок ещё ни разу не побрился…

Недавно умер мой друг, воевал в Эфиопии. Посадил в той жаре почки. Все, что он узнал, ушло с ним. А другой товарищ рассказывал, как попал во Вьетнам… Встречал и тех, кто в Анголе был, в Египте, в Венгрии в пятьдесят шестом, в Чехословакии вшестьдесят восьмом… Разговариваем между собой… Вместе на дачах редиску выращиваем… Рыбу удим… Я теперь пенсионер… В кабульском госпитале одно лёгкое удалили… А под Хмельницком есть госпиталь, там лежат те, от кого отказались родные… Кто сам не захотел вернуться домой… Мне пишет оттуда парень: «Лежу без рук, без ног… Проснусь утром и не знаю, кто я – человек или животное. Другой раз мяукать или лаять охота. Зажму зубы…»

Мне нужен ритм, тот ритм, чтобы драка была. Но я не знаю, с кем мне драться. Я уже не могу стать среди своих пацанов и агитировать: мы – самые лучшие, мы – самые справедливые. Но я утверждаю, что мы хотели такими быть. Но не получилось. Почему?..»

Майор, командир батальона

«Мы перед Родиной чисты. Я честно выполнил свой солдатский долг. Слышал, читал: сейчас эту войну называют „грязной“. А как быть с такими чувствами, как чувство Родины, народа, долга? Родина для вас – пустой звук? Мы перед Родиной чисты…

Называют нас оккупантами. Что мы там захватили, что оттуда вывезли? «Груз двести» – гробы с нашими товарищами? Что приобрели? Болезни, от гепатита до холеры, ранения, инвалидности? Мне не в чем каяться. Я помогал братскому афганскому народу. Убеждён! Те, кто там со мной был, – тоже искренние, честные ребята. Они верили в то, что пришли на эту землю с добром, что они не «ошибочные фронтовики» с «ошибочной войны». А кому-то хочется увидеть в нас наивных «дурачков», пушечное мясо. Зачем? С какой целью? Ищут истину? Но не забудьте библейское. Помните, что Иисус на допросе у Пилата сказал:

– Я на то родился и на то пришёл в мир, чтобы свидетельствовать об истине.

Пилат переспросил:

– Что есть истина?

Вопрос остался без ответа…

У меня своя истина. Своя правда о том, что в нашей, может быть, наивной вере мы были девственно чисты. Нам казалось: новая власть даёт землю, и все должны с радостью брать её. И вдруг… крестьянин не берет землю! Нам казалось: мы построим МТС (машинно-тракторные станции), дадим им трактора, комбайны, косилки, и вся жизнь их повернётся. И вдруг… они уничтожают МТС! Нам казалось: в век космических полётов смешно думать о Боге. Нелепо! Мы послали в космос афганского парня… Мол, глядите, он там, где ваш Аллах. И вдруг… непоколебимая цивилизацией исламская религия… Да мало ли что нам казалось! Но так было, было… И это особая часть нашей жизни… Я берегу её в душе, не хочу разрушать. И не дам замарать одним чёрным цветом. Мы там закрывали в бою друг друга. Попробуйте станьте под чужую пулю! Это не забудешь. А это? Я хотел вернуться домой «сюрпризом», но страшно стало за маму. Позвонил:

– Мама, я – живой, я – в аэропорту, – и там, на другом конце провода, упала трубка.

Кто вам сказал, что мы проиграли эту войну? Мы проиграли её здесь, дома. В Союзе. А как красиво мы могли победить и здесь! Вернулись, опалённые войной… Но нам не дали… Нам не дали здесь прав, не дали здесь дела… Каждое утро на обелиске (памятника погибшим воинам-»афганцам» ещё в городе нет, ещё будет) кто-то вывешивает плакат: «Поставьте у своего Белорусского военного округа…» Мой двоюродный брат, которому восемнадцать лет, не хочет идти в армию: «Чьи-то глупые или преступные приказы выполнять?»

Что есть истина?

В нашей «пятиэтажке» живёт старуха врач. Ей восемьдесят лет. После всех сегодняшних статей, разоблачений, выступлений… После всей этой правды, которая на нас обрушилась, она помешалась… Открывает окно у себя на первом этаже и кричит: «Да здравствует Сталин!», «Да здравствует коммунизм – светлое будущее человечества!». Я вижу её каждое утро… Её не трогают, она никому не мешает… А мне иногда страшно становится…

Но мы перед Родиной чисты…»

Рядовой, артиллерист

«Звонок в дверь. Я выбегаю – никого. Ахнула: не сынок ли приходил?..

Через два дня стучат в дом военные.

– Что, сына нет?

– Да, теперь нет.

Тихо-тихо стало. Опустилась в прихожей на колени перед зеркалом:

– Боже, Боже! Боженька мой!

На столе письмо лежало, которое не дописала:

«Здравствуй, сынок!

Прочла твоё письмо и была рада. И в этом письме ни одной грамматической ошибки. Две синтаксические, как и в прошлый раз: «по-моему» – вводное слово, а союз «так как» – сложный. Это в предложении: «Я сделаю так, как сказал отец» – нужна запятая. И во втором предложении: «По-моему, вам за меня не будет стыдно» – тоже нужна запятая. Не обижайся на свою маму.