Посетив суд Центрального района столицы Беларуси, я узнал, что дело ведёт судья Городничева.

Включить диктофон она не разрешила. От каких-либо пояснений категорически отказалась, сославшись на то, что «не нужно нагнетать атмосферу». Но Городничева таки продемонстрировала папку по делу Алексиевич, которая была заведена… 20 января. То есть очевидно: материалы для печати о том, что суд идёт (!), были готовы ещё до того, как сама судья завела дело… (Леонид Свиридов, «Собеседник», № 6, 1993 г.)

В народный суд Центрального района Минска поступило два исковых заявления. Бывший «афганец», ныне инвалид, утверждает, что С. Алексиевич написала о той войне и о нем лично неправду, оклеветала. Посему должна публично извиниться, а поруганную солдатскую честь компенсировать суммой в 50 тысяч рублей. Мать погибшего офицера разошлась с писательницей в оценках советского патриотизма и его роли в воспитании молодого поколения.

С обоими истцами Светлана Алексиевич встречалась несколько лет назад в процессе работы над известной книгой «Цинковые мальчики». Оба ныне заявляют, что говорили тогда «не так», а если и говорили «так», как зафиксировано в книге, то сейчас передумали.

Небезынтересные нюансы. Солдат-истец, обвиняя писательницу в искажении фактов, в оскорблении его достоинства, ссылается на газетную публикацию 1989 года. Хотя в ней фигурирует не его, а совсем иная солдатская фамилия. Мать-истица уводит суд в лабиринты политики и психологии, откуда не вызволит и рота научных экспертов. Тем не менее оба иска приняты нарсудьей к производству. Судебные заседания ещё не начались, но вовсю идёт досудебный допрос писательницы… (Анатолий Козлович, «Литературная газета», 10 февраля 1993 г.)

Под судом известная белорусская писательница Светлана Алексиевич, напомнившая в своё время о том, что «У войны не женское лицо». Оказалось, что пепел Афганистана ещё стучит в сердца некоторых возмущённых читателей, не простивших С Алексиевич «Цинковых мальчиков», документальную повесть о неизвестной афганской войне. Писательницу обвиняют в передержках, выборочном использовании представленных ей участниками войны, вдовами и матерями погибших солдат материалов. И вообще в клевете, антипатриотизме и очернительстве. Пока не ясно, будет ли дан делу «законный ход» или все-таки авторы искового заявления, потребовав некоей моральной компенсации, до суда (открытого суда) не доведут. Но сигнал характерный. Прямо встала тень майора Червонописсного, поучавшего на съезде союзных депутатов академика Андрея Сахарова, как тому следует оценивать афганскую войну. (Федор Михайлов, «Куранты», 3 февраля 1993 г.)

Из судебного иска Ляшенко Олега Сергеевича, бывшего рядового, гранатомётчика

6 октября 1989 года в статье «Мы возвращаемся оттуда…», опубликованной в газете «Лiтаратура i мастацтва», были напечатаны отрывки из документальной книги Светланы Алексиевич «Цинковые мальчики». Один из монологов подписан моим именем (фамилия указана неправильно).

В монологе отражён мой рассказ об афганской войне и моем пребывании в Афганистане, отношениях между людьми на войне, после войны и т. д.

Алексиевич полностью исказила мой рассказ, дописала то, что я не говорил, а если говорил, то понимал это по-другому, сделала самостоятельные выводы, которые я не делал.

Часть высказываний, которые написала С. Алексиевич от моего имени, унижают и оскорбляют мои честь и достоинство.

Это следующие фразы:

1. «В Витебской „учебке“ не было секретом, что нас готовят в Афганистан. Один признался, что боится, мол, нас там всех перестреляют. Я стал его презирать. Перед самым отъездом ещё один отказался ехать…

Я считал его ненормальным.

Мы ехали делать революцию».

2. «Через две-три недели от тебя ничего прежнего не остаётся, только твоё имя. Ты – это уже не ты, а другой человек. И этот человек при виде убитого уже не пугается, а спокойно или с досадой думает о том, как будут его стаскивать со скалы или тянуть по жаре несколько километров.

…Ему знакомо собственное и чужое возбуждение при виде убитого: не меня! Вот такое превращение… Почти со всеми».

3. «Я был приучен стрелять, куда мне прикажут. Стрелял, не жалея никого. Мог убить ребёнка… Каждый хотел вернуться домой. Каждый старался выжить. Думать было некогда… К чужой смерти я привык, а собственной боялся».

4. «Не пишите только о нашем афганском братстве. Его нет. Я в него не верю. На войне нас объединял страх. Нас одинаково обманули… Здесь нас объединяет то, что у нас ничего нет. У нас одни проблемы: пенсии, квартиры, лекарства… мебельные гарнитуры. Решим их, и наши клубы распадутся.

Вот я достану, пропихну, выгрызу себе квартиру, мебель, холодильник, стиральную машину, японский «видик» – и все! Молодёжь к нам не потянулась. Мы непонятны ей. Вроде приравнены к участникам Великой Отечественной войны, но те Родину защищали, а мы? Мы, что ли, в роли немцев – так мне один парень сказал.

А мы на них злы. Кто там со мной не был, не видел, не пережил, не испытал – тот мне никто».

Все эти высказывания глубоко оскорбляют моё человеческое достоинство, так как такое не говорил, так не думаю и считаю, что эти сведения порочат мою честь как мужчины, человека, солдата… (Без личной подписи, 20 января 1993 г.)

Из стенограммы досудебного собеседования

Присутствовали: судья Т. Городничева, адвокаты Т. Власова, В. Лушкинов, истец О. Ляшенко, ответчица С. Алексиевич.

С у д ь я Т. Г о р о д н и ч е в а: Истец, вы утверждаете, что писательница исказила сообщённые вами факты?

О. Л я ш е н к о: Да.

С у д ь я Т. Г о р о д н и ч е в а: Ответчица, прошу пояснить по существу данного вопроса.

С. А л е к с и е в и ч: Олег, я хотела бы тебе напомнить, как ты рассказывал и плакал, когда мы встретились, и не верил, что твою правду можно будет когда-нибудь напечатать. Ты просил, чтобы я это сделала… Я написала. И что теперь? Тебя опять обманывают и используют… Во второй раз… Но ты же тогда говорил, что уже никогда не дашь себя обмануть?

О. Л я ш е н к о: Побывали бы вы на моем месте: нищая пенсия, работы у меня нет, двое маленьких детей… Жену недавно тоже сократили. Как жить? На что жить? А у вас гонорары… Печатаетесь за границей… А мы, получается, убийцы, насильники…

А д в о к а т Т. В л а с о в а: Я протестую. На моего подзащитного оказывается психологическое давление. У меня отец был лётчик, генерал, он тоже погиб в Афганистане… Там все было святое… Это – святые смерти… Они выполняли присягу… Родину защищали…

С у д ь я Т. Г о р о д н и ч е в а: На чем настаивает истец?

О. Л я ш е н к о: Чтобы писательница передо мной публично извинилась и мне был возмещён моральный ущерб…

С у д ь я Т. Г о р о д н и ч е в а: Вы настаиваете только на опровержении опубликованных фактов?

О. Л я ш е н к о: За мою поруганную солдатскую честь я требую, чтобы С. Алексиевич заплатила мне 50 тысяч рублей.

С. А л е к с и е в и ч: Олег, я не верю, что это твои слова. Это ты говоришь с чужих слов… Я помню тебя другого… И ты слишком дёшево оценил своё обожжённое лицо, потерянный глаз, сломанную руку. Только не меня надо звать в суд. Ты перепутал меня с Министерством обороны и Политбюро КПСС…

А д в о к а т Т. В л а с о в а: Я протестую! Это – психологическое давление…

С. А л е к с и е в и ч: Когда мы с тобой встречались, Олег, пять лет назад, ты был честен, я боялась за тебя. Я боялась, что у тебя могут быть неприятности с КГБ, ведь вас всех заставляли подписывать бумагу о неразглашении военной тайны.

И я изменила твою фамилию. Я изменила её, чтобы защитить тебя, а теперь должна этим же от тебя сама защищаться. Поскольку там не твоя фамилия, то – это собирательный образ… И твои претензии безосновательны…

О. Л я ш е н к о: Нет, это мои слова. Это я говорил… Там и то, как меня ранило… И… Там все моё…