Юристы и секретари удалились настолько быстро, насколько позволяло достоинство. Все получили то, за чем пришли. Они с трупом покончили. Вот только сам «труп» смотрел им вслед, как брошенный в темноте ребенок.

Чего бы ему было не остаться тем же самодовольным сукиным сыном?

— Почему они меня бросают? — спросил он.

— Вы умерли неделю назад, мистер Дугал.

— Нет, это неправда!

Ларри подошел ко мне.

— Это на самом деле так, мистер Дугал. Я сам поднял вас из мертвых.

Он переводил глаза с Ларри на меня и обратно. У него кончались аргументы для самообмана.

— Я не чувствую себя мертвым, — сказал он.

— Поверьте нам, мистер Дугал, вы мертвы.

— Это будет больно?

Многие зомби спрашивают, не больно ли это — снова вернуться в могилу?

— Нет, мистер Дугал, обещаю вам, это не будет больно.

Он сделал глубокий, прерывистый вдох и кивнул.

— Но я мертв, на самом деле мертв?

— Да.

— Тогда положите меня, пожалуйста, обратно.

Он овладел собой и снова обрел достоинство. Кошмар, когда зомби отказывается верить. Их все равно можно положить на покой, но клиентам приходится держать их на могиле, а они кричат. У меня такое было только дважды, но каждый раз я помню так, будто это было вчера. Есть воспоминания, которые от времени не тускнеют.

Я метнула ему соль на грудь, и звук был — как град по крыше.

— Солью этой возвращаю я тебя в могилу твою.

Все еще окровавленный нож был в моей руке. Я обтерла лезвие о его губы, и он не отдернул их. Он поверил.

— Кровью и сталью возвращаю я тебя в могилу твою, Эндрю Дугал. Почий в мире и не ходи более.

Зомби лежал, вытянувшись, на холме из цветов. Они сомкнулись над ним, как зыбучий песок, и вновь его могила поглотила его.

Мы стояли еще минуту на опустевшем кладбище. Только слышался ветер в верхушках деревьев и последние в году сверчки пели грустную песню. В «Паутине Шарлотты» сверчки поют: «Лета уж нет, больше уж нет. Больше уж нет, умирает оно». Первые заморозки, и сверчки тоже погибнут. Они были как те цыплята, что всем рассказывали, будто небо падает. Только в этом случае сверчки были правы.

Вдруг они затихли, будто кто-то их выключил. Я задержала дыхание, прислушиваясь. Ничего, кроме ветра, но… И вдруг у меня плечи напряглись до боли.

— Ларри!

Он повернул ко мне свои невинные глаза:

— Что?

В трех деревьях от нас налево на фоне луны мелькнул силуэт человека. И уголком правого глаза я тоже уловила движение. Больше одного. Тьма оживала глазами. Больше двух. Прикрывшись телом Ларри от чужих глаз, я вытащила пистолет и держала его у ноги, чтобы это было не так заметно.

— Господи, что случилось? — У Ларри глаза полезли на лоб. Но говорил он хриплым шепотом, не выдавая нас. Молодец.

Я начала подталкивать его к машинам, медленно, спокойно — два местных аниматора закончили ночную работу и отправляются на заслуженный дневной отдых.

— Там люди.

— Они пришли за нами?

— Скорее за мной.

— Почему?

Я покачала головой:

— Времени нет объяснять. Когда я скажу «беги», беги к машинам что есть духу.

— Откуда ты знаешь, что они собираются на нас напасть?

В его глазах сильно стали заметны белки. Теперь он их тоже видел. Приближающиеся тени, люди из тьмы.

— Откуда ты знаешь, что они несобираются на нас напасть? — ответила я вопросом.

— Хороший подход, — ответил он.

Дышал он неглубоко и быстро. Мы были футах в двадцати от машин.

— Беги!

— Чего?

Голос его был удивленным.

Я схватила его за руки и дернула к машинам. Пистолет я держала дулом к земле, все еще надеясь, что те, кто там, в темноте, не ожидают пистолета.

Ларри бежал уже самостоятельно, пыхтя от страха, от курения, а еще, быть может, он не пробегал каждое утро четыре мили.

Перед машинами появился человек, поднимая большой револьвер. Браунинг уже взлетал в моей руке, и я выстрелила раньше, чем успела взять прицел. Дуло полыхнуло во тьме яркой вспышкой. Человек дернулся — он явно не привык, чтобы в него стреляли. Пуля его выстрела взвизгнула слева от нас. Он застыл на ту секунду, что мне была нужна, чтобы прицелиться и выстрелить снова. Он свалился на землю и больше не вставал.

— Ни хрена себе! — выдохнул Ларри.

— У нее пистолет! — заорал кто-то.

— А где Мартин?

— Она его застрелила!

Я решила, что Мартин — это был тот, с револьвером. Он все еще не шевелился. Не знаю, убила я его или нет. Кажется, мне это было безразлично, лишь бы он не встал и не начал снова в нас стрелять.

Моя машина была ближе. Я сунула ключи в руки Ларри:

— Открывай дверь, открой пассажирскую дверь и заведи мотор. Ты понял?

Он кивнул. В бледном круге лица отчетливее выступили веснушки. Приходилось ему поверить, что он не впадет в панику и не стартует без меня. Не от негодяйства — просто от страха.

Фигуры людей надвигались со всех сторон. Их там было никак не меньше дюжины. Ветер донес шорох бегущих по траве ног.

Ларри перешагнул через тело, я отбила ногой револьвер под машину. Если бы время так не поджимало, я бы пощупала ему пульс. Всегда люблю знать, убила я кого-то или нет. Гораздо проще потом составлять полицейский протокол.

Ларри уже влез в машину и перегнулся открыть пассажирскую дверь. Я прицелилась в одного из бегущих и спустила курок. Фигура споткнулась, упала и завопила. Остальные замешкались. Они не привыкли, что в них стреляют. Бедные детки.

Скользнув в машину, я завопила:

— Гони, гони, гони!

Ларри рванул, рассыпав дождь гравия. Машина завиляла, фары бешено заходили из стороны в сторону.

— Ларри, не намотай нас на дерево.

Он глянул на меня, сказал «извини», и скорость машины упала от «вывернись наизнанку» до «хватайся за ручку и держись изо всех сил». Мы все еще были между деревьями, а это уже что-то.

Свет фар прыгал по деревьям, мелькали белые надгробия. Машина пошла юзом, рассыпая гравий, а посреди дороги стояла фигура в свете фар. Бледный и сияющий стоял там Джереми Рубенс из «Человек превыше всего». Как раз в середине прямого участка дороги. Если бы мы могли его объехать, оказались бы на шоссе и вне опасности.

Машина стала тормозить.

— Ты что делаешь? — спросила я.

— Не могу же я просто его сбить!

— Какого хрена там «не можешь»?!

— Не могу!

В голосе его звучала не ярость, а страх.

— Он тебя покупает, Ларри. Он уйдет.

— Вы уверены?

Маленький мальчик спрашивает, действительно ли в шкафу сидит баба-яга.

— Уверена. Теперь — газ в пол и убираемся отсюда.

Он надавил на акселератор. Машина прыгнула вперед, стремясь к небольшой прямой фигуре Джереми Рубенса.

— Он не уходит! — крикнул Ларри.

— Уйдет, никуда не денется.

— Вы уверены?

— Можешь мне поверить.

Он мелькнул на меня глазами и снова уставился на дорогу.

— Хорошо бы, чтобы вы были правы, — шепнул он.

Я верила, что Рубенс уберется. Но даже если он не блефовал, наш единственный выход был либо мимо него, либо через него. Ему выбирать.

Фары купали его в пылающем белом свете. Мелкие темные черты его лица смотрели прямо на нас. Он не шевелился.

— Он не уходит!

— Уйдет, — сказала я.

— Дерьмо собачье, — сказал Ларри. Мне нечего было к этому добавить.

Свет фар с ревом налетел на Рубенса, и он бросился в сторону. Послышался шорох ткани его пальто по борту машины. Чуть не случилось, чуть.

Ларри набрал скорость и бросил машину в последний поворот и на последний прямой участок. Мы вылетели на шоссе в дожде гравия и визге шин. Но мы выехали с кладбища. Смогли. Слава тебе Боже.

У Ларри побелели руки на руле.

— Можешь расслабиться, — сказала я ему. — Опасность миновала.

Он сглотнул слюну так, что это даже было слышно, и кивнул. Машина постепенно выходила на предельную скорость. Лицо Ларри было покрыто каплями пота, никак не связанными с прохладной октябрьской ночью.