Как же это могло случиться, что «Асахи» оказался нетронутым, словно он был заколдован от наших снарядов?

Холодок пробегал по спине, когда мы, подойдя к трапу, стали подниматься на верхнюю палубу. Как японцы отнесутся к нам? Но они встретили бывших своих врагов чрезвычайно радушно, улыбаясь и приговаривая:

— О, рюський, рюський…

Наших офицеров отвели в каюты, а матросов разместили в носовых кубриках.

Немедленно каждому из нас, независимо от того, курит он или нет, выдали по пачке сигареток. Потом стали готовить для пленных обед, состоявший из американского консервного мяса и белых галет. Такого отношения к нам со стороны японцев никто из нас не ожидал. Но для меня все это стало понятным, когда я перед самим собою поставил вопрос: что они могли иметь против нас?

Стреляли мы плохо. От нашего огня «Асахи» пострадал мало, а из людей были убиты офицер и семь матросов и ранено около двадцати человек.

Он был чисто вымыт, хорошо убран, все на нем находилось в образцовом порядке. Как позднее выяснилось, на нем оказался развороченным комингс одного люка, да была уничтожена ступенька трапа. И это все, что сделали мы, выбросив с одного только «Орла» около четырехсот тонн снарядов. Кроме всего, мы сдали японцам в плен четыре броненосца вместе с адмиралом и его штабом.

Они должны быть только признательны нам — им легко досталась победа на море.

Наши матросы осмелели и, приступая к обеду, извлекли из своих чемоданов бутылки разных форм, наполненные дорогими сортами вин. Все это было добыто из офицерского погреба броненосца «Орел». Выпивали большими кружками херес, марсалу, портвейн, мадеру, шампанское, всевозможные ликеры.

Настроение быстро поднималось. Носовой кубрик, где я обедал, становился все шумливее. В дверях стояли два японских часовых, с любопытством посматривали на русских матросов. Кто-то из наших крикнул:

— Ребята, надо и японцев угостить!

Такое предложение было одобрено всеми.

Часовым налили по кружке ликера. Они долго отказывались пить, что-то говоря на своем языке и отрицательно качая головой. Но их уговаривали:

— Да вы только отведайте. Ведь это господский напиток. Вы, поди, сроду не пили такого вина.

Один часовой взял кружку и приложился к ней. Может быть, он только хотел попробовать вкус вина, но губы его точно прилипли к кружке и, не отрываясь, потягивали густой, сладкий и душистый восьмидесятиградусный напиток. После этого столько же выпил и другой часовой. А минут через десять они оба сидели с русскими матросами, весело улыбаясь, словно никогда и не были врагами.

Вопрос, который обсуждался утром на «Орле», всплывал снова: с кем же все-таки мы сражались вчера?

— С английской эскадрой, — уверяли одни.

— С японской, — уверяли другие.

— Слепые, что ли, вы? Разве не видели, что на японских орудиях даже краска не обгорела? После такой длительной стрельбы она не могла бы сохраниться.

— Это ничего не значит. Просто краска их прочная. Но могло быть и другое: они свои орудия снова выкрасили..

— Да куда же мы все снаряды расстреляли?

— В море места хватит.

Я попробовал разъяснить, что разбили нас японцы, а не англичане. Не только целая эскадра, но и один корабль другой державы не мог бы участвовать в Цусимском сражении и без того чтобы об этом потом не узнали. А это привело бы к новым международным осложнениям.

Кочегар Бакланов перебил меня:

— Довольно! Надоело жевать один и тот же вопрос. Японцы победили нас своей техникой и умением владеть этой техникой. Это ясно. Вот если бы та и другая сторона были вооружены только оглоблями, то японцам ни за что не устоять бы против нас. Народ мелкий, малосильный. Но все это чепуха. У меня есть более важный вопрос.

— Ну-ка, друг, учуди.

— Бывает у царя и царицы расстройство желудка или нет?

Бакланову ответили смехом.

Несколько пьяных голосов пели песню, известную на 2-й эскадре:

Мы у Скагена стояли, Чуть «Ермак» не расстреляли, И, боясь японских ков, Разгромили рыбаков…

Заголосил и японский часовой какую-то свою, непонятную нам песню.

Бронзоволицый и скуластый, он прищурил черные глаза и, качаясь корпусом, страстно визжал. Другой часовой, низенький, худой, черноголовый, скалил зубы и, порывисто жестикулируя тонкими руками, что-то хотел доказать русским матросам. Пьяный машинист Семенов останавливал его, бормоча:

— Обожди. Теперь я тебе скажу. Слушай: за что мы с тобой воевали? За господ, да? Ты старался победить русских, можно сказать, рисковал своей жизнью, а дадут тебе за это, скажем, тысячу рублей, чтобы ты свое хозяйство улучшил? Нет. Кукиш с бобовым маслом ты получишь от своих господ, и больше ничего. Вот ты убил бы меня. А у меня осталось дома двое детей. Что им пришлось бы делать? Побираться.

Машинист Семенов тряхнул японца за плечо:

— А у тебя сколько детей?

Японец что-то сказал на своем языке, а Семенов сейчас же подхватил:

— Ну вот видишь, у тебя трое ребят. Убил бы я тебя, им тоже пришлось бы нищими стать. Вот оно, брат, какое дело. Зря мы с тобой воевали, по глупости. А если нужно землю делить, то давай это сделаем без господ. Эх, скажу я тебе, как другу, настоящее русское слово. Такого слова ты никогда не слыхал. Постой, я тебе скажу… Фу, черт возьми, забыл! Давай лучше поцелуемся…

Семенов, обняв японца, крепко поцеловал его и окончательно растрогался.

По его грязному лицу покатились слезы. Он вынул карманные часы и сунул их японцу:

— Возьми, друг. Это тебе на память от машиниста Семенова.

Японец, разглядывая часы, не понимай, зачем их дали ему.

— Да не крути ты их. Варшавские часы. За двенадцать с полтиной я их выписывал.

Машинист положил подарок в карман японцу. Только после этого тот догадался, в чем дело, и оскалил белые зубы. В свою очередь он подарил Семенову черепаховый портсигар с изображением дракона.

Японцам пришлось сидеть с нами недолго. В кубрик вошел не то караульный начальник, не то просто унтер-офицер и арестовал их обоих. Уходя от нас под конвоем других часовых, они оглядывались и кричали нам:

— Рюський… рюський…

Я подумал: в словах пьяного машиниста была глубокая правда. Зачем ему и японскому матросу понадобилась война? Какие выгоды извлекут из нее рабочие и крестьяне того и другого государства? Я вспомнил, как однажды на ярмарке мне пришлось увидеть за двугривенный петушиные бои. Приученные к драке, петухи сражались с яростью: били друг друга шпорами, долбили клювами в гребень, в голову, в глаза? Что же получили за это изувеченные и окровавленные петухи?