— Об этом не стоит говорить. — Ее руки скользнули по изгибам его сильной мускулистой спины. — Земляничные фестивали и пирушки на морском берегу, брусничные пикники и летние театры, праздники на воде и регаты, соревнования по софтболу и карнавальные шествия…

— О Боже! — воскликнул Рамон с искренней горячностью. — И этим ограничивается забота о ребенке в вашем кругу?

— Нет, не только этим. Для них существуют няньки, частные преподаватели и пансионы благородных девиц. А к тому времени, когда отпрыски достигают восемнадцати-девятнадцати лет, их знакомят друг с другом.

— Рад слышать это, — сказал Рамон.

Они снова любили друг друга, в то время как солнце поднялось уже довольно высоко над крышами сверкающих небоскребов.

Внизу кипела жизнь большого города, а они спали. Нэнси свернулась калачиком в надежных объятиях Рамона. Когда она беспокойно приподняла голову, он нежно поцеловал пульсирующую жилку на ее шее.

— Люблю тебя, — пробормотала она и снова погрузилась в сон, а он обнял ее грудь.

Был уже полдень, когда они начали одеваться. Слуга Рамона оставил им завтрак: паштет из гусиной печенки, холодное мясо и бутылку «Сотерна».

— Поедем со мной, — предложил Рамон. — У меня есть дома в Акапулько и на Тобаго.

— А в Португалии?

— Фамильный мавзолей. — Он усмехнулся. — Ну а Мадейра теперь полностью принадлежит Зии. Меня не впускают в семейные владения, пока я не изменю свой образ жизни и не женюсь на достойной женщине. Поедем со мной на Карибы, Нэнси.

Она даже не подозревала, что раньше он никого ни о чем не просил.

Нэнси отрицательно покачала головой. Недавняя легкость и непосредственность пропали. Осталась лишь нежность, но при этом она вновь стала независимой.

— Пока не могу. У меня дела. Надо увидеться с Джеком. А главное, мне надо побыть одной и подумать.

— Ты не можешь подумать вместе со мной?

Нэнси засмеялась:

— Нет. Когда ты рядом, я думаю только о тебе.

Рамон поцеловал ее, а она задумчиво коснулась кончиками пальцев его щек. Ей было тяжело расставаться с ним даже ненадолго.

— Я уезжаю на Кейп. Сегодня же.

— А когда вернешься, поедешь со мной. — Он заявил это так, как будто все уже было решено.

Она не ответила. Лишь когда он накинул ей шубу на плечи, тихо прошептала:

— Люблю тебя.

Выйдя на улицу, Нэнси вдохнула полной грудью бодрящий, морозный воздух. Она не позволила Рамону отвезти ее домой и настояла, чтобы это сделал его шофер. Нью-Йорк слыл рассадником сплетен, и ей вовсе не хотелось афишировать подобные отношения. Газетчики не задумываясь отдали бы их, как ягнят, на заклание, если бы узнали об этой связи. Пусть пока все остается в тайне. Она не хотела осквернять свою любовь разного рода намеками и слухами.

Рамон неохотно отпустил ее. Но прежде крепко обнял. Взгляд его был печален.

— Не поддавайся панике и не входи опять в роль жены сенатора, Нэнси. Если это произойдет, я силой умыкну тебя.

В уголках ее губ мелькнула улыбка.

— Как твой дед кондессу де Гама?

— Я никогда раньше не понимал старика Лео. А теперь его фотография займет почетное место на моем рабочем столе.

Они рассмеялись.

Шофер у раскрытой дверцы «даймлера» нетерпеливо откашлялся. Морозец уже пощипывал его ноги, обутые в сапоги. Ему довольно часто приходилось видеть леди в вечерних платьях, покидающих в полдень дом хозяина, чтобы проявлять к этому особый интерес.

— Прощай, — сказала она, перестав смеяться.

— До встречи, — поправил он, целуя ей руку, — Полагаю, недели на Кейпе вполне достаточно для размышлений. Если ты не вернешься к следующей субботе, я приеду за тобой.

По спине у нее пробежал холодок.

— Хорошо, — сказала она. На какое-то мгновение Нэнси задумалась. Она вполне могла бы остаться с ним сейчас. Через несколько часов они уехали бы в Мексику или на Карибы и никогда больше не разлучались бы. Она представила, какой скандал разразился бы при этом. Что стало бы с Джеком, с отцом. Впрочем, это не так важно. Затем она подумала о Верити. — Встретимся через неделю, — сказала она и села в «даймлер».

Пятью минутами позже Рамон вел свой «остин» в водовороте нью-йоркского уличного движения, направляясь в отель «Ритц-Карлтон», где располагались апартаменты мистера Чипса О'Шогнесси.

— И ты осмелился явиться сюда, словно ничего не произошло? Ты заставил меня ждать почти два часа! А сейчас думаешь, что я прощу тебя и сделаю вид, что ничего не случилось? Так не надейся. Не желаю больше видеть тебя! Все кончено! Навсегда!

Выкрикивая со злобой эти слова, Глория металась по комнате, словно разъяренная кошка, сверкая глазами и размахивая руками в многочисленных браслетах. Она бросила взгляд на свое отражение в зеркале и поправила золотистые локоны. Грудь ее в плотно облегающем платье тяжело вздымалась. С последними словами она остановилась перед ним, заносчиво уперев руку в бедро, прекрасно зная, как выгоднее подать свое тело.

В его глазах зажглась насмешливая искорка, но вместо того чтобы схватить и грубо овладеть ею, как она ожидала, он просто чмокнул ее в щечку.

— Значит, говоришь, дорогая, кончено? Навсегда? Что ж, европейское воспитание подсказало мне, что необходимо лично сообщить тебе о своем решении расстаться, но ты сделала это за меня в такой изысканной манере и так убедительно.

— И куда же ты, черт побери, собираешься смыться? — Глория совсем забыла о приличиях. Внезапно ее охватила тревога. Рамон пожал плечами:

— Кто знает, дорогая. Может быть, в Акапулько или на Тобаго… — Он засмеялся, сверкнув белоснежными зубами. — А может, в Парадиз.

Она оказалась у двери, прежде чем он попытался выйти. Взгляд ее был настороженным. Глория видела Рамона в различных состояниях, но никогда таким, как сейчас. Она беспокойно облизала языком свои накрашенные губы.

— Извини, я погорячилась. — Она кокетливо надула губки. — С моей стороны глупо так злиться на тебя. Я уверена, что ты просто не мог прийти. — Она сделала шаг ему навстречу и подняла руки, обнимая за шею. — Маленькая Глория ужасно по тебе соскучилась. Не хочешь ли, чтобы она показала тебе, как сильно она соскучилась? — Глория прижалась к нему всем телом, но он сбросил с себя ее руки с явной неприязнью.

— Ну хватит. Ненавижу долгие прощания. — Он отстранил ее и открыл дверь.

— Ты не можешь так просто уйти! — пронзительно закричала она.

Рамон заметил, как безобразно она выглядела, когда злилась. Ярко накрашенный рот зиял, словно глубокая рана, на перекошенном лице. Ноздри сузились и побелели, а чрезмерно выщипанные брови делали ее и без того маленькие глазки еще меньше.

— Перестань обращаться со мной, как с одной из своих собачек, Глория, — сказал он неестественно спокойным тоном, — или как со своим доверчивым мужем. Наш роман — если так можно назвать отношения, лишенные любви — подошел к концу. Я предпочел бы, чтобы мы расстались друзьями и не устраивали скандала.

— Это все из-за этой шлюхи Марьинской? — Она потеряла остатки самообладания и бросилась на него с кроваво-красными ногтями. Рамон схватил ее за запястья с такой силой, что чуть не сломал ей руки.

— Марьинская ничуть не больше шлюха, чем ты. К тому же у нее есть неоспоримое преимущество — она получила хорошее воспитание. Это то, чего О'Шогнесси не сможет купить тебе ни за какие деньги.

— Я поняла, это она!

Рамон оттолкнул ее, и Глория растянулась на полу.

— Кстати, порой встречаются женщины, к которым слово «шлюха» никак не подходит, чего не скажешь о многих твоих подругах.

— Сволочь! — завизжала Глория, забыв все свои благородные манеры, когда дверь за ним захлопнулась. — Поганый ублюдок!

Заливаясь слезами, она колотила руками и ногами по лиловому ковру, устилавшему пол, пока банкир из номера-люкс этажом ниже не позвонил управляющему и не пожаловался на шум.

Принимая ванну, переодеваясь и готовясь к поездке на Кейп, Нэнси была целиком поглощена своими мыслями. Только когда Моррис сообщил, что ей звонили из Вашингтона, она наконец вернулась к действительности.