— Ты сказала ему, что хочешь развестись с ним?

— Нет, потому что не собираюсь разводиться.

Вир уставился на нее в замешательстве.

— Я ничего не понимаю, Нэнси, — сказал он наконец. — Твое поведение невозможно объяснить.

— Только потому, что я веду себя так, как хочется мне, а не как диктует общество. Я очень счастлива, Вир. Мне отведено достаточно много времени, чтобы испытать счастье, и я до краев наполнена им. Мне хочется, чтобы и ты был счастливым.

— Завидую тебе, — сказал он и вышел, рассеянно давя орхидеи и розы своими ботинками ручной работы.

Нэнси сидела одна на террасе, пока не сгустились сумерки, и в конце концов вернулась в комнату, где Марии уже удалось убрать корзины, которые загораживали гардероб и туалетный столик. Целая коллекция драгоценностей образовала сверкающую горку на серебряном подносе. Нэнси засмеялась и удивленно погрузила в них пальцы.

— Королевский дар, а я думала, эмигранты всегда нуждаются в деньгах.

— Этот не нуждается, — едко заметила Мария, откидывая назад волосы со вспотевшего лба.

— По-видимому, нет. Мы должны вернуть ему все это, но как? — Нэнси задумчиво посмотрела на драгоценности. Она не могла просто возвратить их, как коробку шоколада. — Есть идеи, Мария?

— Нет, мадам. Вы знаете, что мисс Хедли уехала сегодня?

— Нет. — Нэнси продолжала смотреть на сверкающие камни. Если Саманта уехала, значит, примирения между Ники и его бывшей любовницей не состоялось. Нэнси никогда не интересовалась тем, что происходит вокруг, особенно чужой личной жизнью, но все же…

— Продолжай заниматься цветами, Мария. Я сама приму ванну. Позвони портье и попроси передать мою записку мадам Мольер. Я не знаю номера ее телефона. Скажи, что мне очень хотелось бы ее видеть.

— Прямо сейчас, мадам? — удивленно спросила Мария.

— Нет, через полчаса. Перед коктейлями. — И Нэнси загадочно исчезла в ванной комнате.

Мария с тоской вспоминала спокойную жизнь в Бостоне и Вашингтоне, но продолжала делать то, что ей приказали.

Нэнси выбрала вечернее платье из белого шелка, длинное и облегающее, с открытой спиной и без бретелек. Ее великолепные плечи и полуобнаженная грудь были покрыты золотистым загаром. Она выглядела вызывающе эротично и наслаждалась этим. Такой туалет она никогда бы не надела в Нью-Йорке или Вашингтоне. Еще месяц назад Нэнси Ли Камерон явно поморщилась бы, если бы ей предложили надеть такое платье. Поначалу у него был высокий ворот, и она всегда надевала его с черным шелковым жакетом с оранжевым воротником. Портниха Зии убрала высокий ворот, перекроила лиф и искусно сузила линии от груди до бедер. Жакет был отвергнут. С тех пор как она встретила Рамона, она каждый день открывала в себе что-то новое. Больше всего ее поражало то, что ей нравилось быть не просто красивой, а сексапильной. Она находилась на пике очарования и понимала это. После многих лет, когда она была вынуждена одеваться в соответствии с положением дочери мэра Бостона и жены сенатора Джека Камерона, она могла одеться так, как ей хотелось. Нэнси надела на руки выше локтя, подобно невольницам, два бриллиантовых браслета. Когда Мария причесывала ее, она взяла щетку с серебряной ручкой и уложила волосы на щеки в виде турецкого ятагана. Эффект в сочетании с густыми ресницами и кошачьим разрезом глаз получился потрясающим.

— Мадам Мольер, — сообщила Мария, не в силах отвести глаз от хозяйки.

Вошла Флэр Мольер и при виде Нэнси восхищенно всплеснула своими нежными руками с ногтями, покрытыми красным лаком.

— Это великолепно! — восторженно воскликнула она. — Сегодня вы произведете сенсацию и откроете новый стиль в моде. Перед вами я чувствую себя просто провинциалкой.

Она сказала это из любезности, зная, что в парижском платье из блестящего шелка ее никак нельзя назвать провинциалкой. Провинциалки не посыпали волосы золотыми блестками и не приклеивали в уголке глаза крошечный бриллиант, придающий пикантность.

— Я подумала, не могли бы вы оказать мне большую услугу, мадам Мольер?

— Да, конечно. — Флэр Мольер всегда была готова принять участие в какой-нибудь интриге, а в этом случае наверняка затевалось нечто подобное.

Нэнси встала и подошла к серебряному подносу с его бесценным содержимым. Флэр раскрыла рот и, ослабев, присела на кровать, когда увидела то, что было в руках у Нэнси.

— Мой Бог! Вы сошли с ума, милочка. Это следует хранить в каком-нибудь сейфе! В банке! — Она смотрела на драгоценности, не в силах сдвинуться с места.

— Все это не мое, мадам Мольер. Драгоценности принадлежат моему другу, и я хочу вернуть их ему.

— Называйте меня просто Флэр, — попросила мадам Мольер, не отрывая глаз от небрежно сваленных в кучу рубинов, сапфиров, изумрудов, бриллиантов, жемчугов, нефритов и лазуритов.

— Я бы очень хотела, чтобы вы сделали это для меня.

— Я? — Флэр ошеломленно смотрела на Нэнси. То, что американцы очень странные люди, она уже знала. Она была замужем за одним из них, но и сейчас, по прошествии десяти лет, так же как и раньше, не понимала своего мужа.

— Да. Я хочу все, до последней вещицы, вернуть князю Николаю Васильеву. С запиской. Вот она.

На туалетном столике лежал маленький конверт. На своей визитной карточке внутри Нэнси написала:

«Благодарю за время, проведенное вместе, и за то, что сегодня я смогла краешком глаза заглянуть в сказочную страну. Но я люблю другого и с благодарностью возвращаю вам драгоценности. Нэнси».

— О, но я не могу, — сказала хорошенькая француженка, дрожащими руками выбирая одно колье и застегивая его на шее. — Я не способна… — И широкий браслет с сапфирами украсил ее запястье. — Ни при каких обстоятельствах… — И золотая булавка с рубином оказалась приколотой к бретельке ее платья. Затем ее волосы украсила нитка жемчуга.

Нэнси и Мария хохотали, как дети, запуская руки в кучу колье и браслетов и украшая взволнованную мадам Мольер, которая уже походила на маленькую, ослепительно сиявшую рождественскую елку. Она вся сверкала с головы до ног, обутых в золотистые туфли, к ремешкам которых были прикреплены две бриллиантовые серьги.

— Мне кажется, что все это во сне. Сейчас на мне столько драгоценностей, как ни на одной женщине в мире! Что я должна сказать ему? И что мне делать?

— Не надо ничего говорить. Постучите в его дверь и войдите. Передайте ему мою записку и скромно молчите. Вот и все… Князь сам скажет, что надо делать.

— Я все-таки не понимаю, — сказала Флэр Мольер, позволяя Марии проводить ее до двери. — Сплю я или бодрствую? Наверное, я накурилась марихуаны с Люком Голдингом.

Мария не знала, что за послание было в конверте, который держала в своей изящной ручке Флэр Мольер, но у нее появилась интересная мысль. С озорным блеском в глазах она повела сверкающую мадам Мольер по коридору, устланному толстым ковром и с зеркальными стенами, к апартаментам князя.

Лавиния Мид, выйдя из своего номера и направляясь в гостиную, где ее муж играл в бридж, отпрянула назад, не веря своим глазам. Когда же она собралась с силами и снова выглянула в коридор, желая убедиться, что зрение не обманывает ее, там уже никого не было.

— Это все мальвазия, — тихо сказала Лавиния самой себе. — Я слишком много ее выпила.

Сверкающая драгоценностями мадам Мольер стояла рядом с Марией, пока та докладывала камердинеру, что миссис Камерон передает послание для князя. Затем, когда изумленный камердинер проводил мадам Мольер через порог, Мария, смеясь, бегом помчалась назад, в номер Нэнси. Как бы ей хотелось посмотреть на выражение лица князя! Внезапно она остановилась. А что, если князь рассердится? Нет. Он не должен сердиться. Драгоценности должны быть возвращены. Интересно, сможет ли мадам Мольер компенсировать потерю Нэнси Камерон? Но это только одному князю известно. Если нет, то, значит, она ничего не понимает в людях. Во всяком случае, никто не должен пострадать. Мария горячо надеялась, что князь будет очарован восхитительной француженкой, и была уверена, что мадам Мольер также будет в восторге от князя.