Раздался стук в дверь. Нэнси не хотела открывать. Даже когда она увидела Рамона, оцепенение не оставило ее. Она лишь удивленно произнесла:

—О!

— Я лишь вкратце слышал о том, что произошло, от Венеции и Феликса.

Его голос был зловещим. Она не видела выражения его лица, потому что была не в силах поднять голову.

— Извини, — сказала Нэнси. Она не могла двинуться с места, предложить ему выпить или попросить присесть. Это был его отель, а ее дочь и зять оскорбили одну из гостей.

— Почему ты должна извиняться? — резко спросил он, подходя к подносу с напитками и наливая себе виски. — Ты же не нацистка, не так ли?

— Не говори глупости. — Нэнси заплакала.

— Нэнси…

— Попроси их уехать.

Она закрыла лицо руками, неудержимо рыдая. Рамон обнял ее и глухо произнес:

— Вернись ко мне, Нэнси! Давай перестанем терзать друг друга. Давай снова любить.

— Я не могу! О Господи! Не могу! Не могу!

Руки Рамона опустились. Он стоял и смотрел на нее, но Нэнси сидела, отвернувшись от него. Даже сейчас, когда она страдала из-за своей дочери и отвратительного зятя, он был ей не нужен.

— Я прослежу, чтобы они уехали сегодня же, — сказал он, возвращаясь к своей манере растягивать слова. — Я тоже уезжаю.

Когда Нэнси поняла, что осталась в комнате одна, она, спотыкаясь, подошла к постели и упала поперек, безудержно рыдая.

Она долго не могла заснуть, вспоминая все, что произошло. Полгода назад у нее был муж, которого она по крайней мере уважала, хотя он и изменял ей. Он тщательно скрывал свою сущность, но дьявольский шприц в его руках развеял последние иллюзии. У нее была дочь, которую она безгранично любила и считала вознаграждением за неудачный брак. Дочь, которая, как она думала, тоже горячо любила ее. Теперь же Нэнси знала, что ее застенчивость была не чем иным, как равнодушием и холодностью. Верити не проявляла чувств просто потому, что у нее их не было. Для Нэнси кумиром был ее отец, но и он был свергнут с пьедестала после короткой ужасной беседы. Отец оказался убийцей. Он совершил преступление, правда, не своими руками, но, по существу, это было одно и то же.

В это утро тошнота у нее была особенно сильной. Мария отказалась от своих планов в ближайшее время выйти замуж. С миссис Камерон происходило что-то ужасное, и она не могла оставить ее, пока та не восстановит свои силы. Несмотря на жаркое солнце, Нэнси знобило, когда она в темных очках, чтобы скрыть опухшие глаза, отправилась на поиски сеньоры Энрикес. Она опасалась встречи с экономкой после своего панического бегства накануне вечером, хотя увидеться с ней было необходимо. Нэнси накинула на плечи жакет.

Сеньора Энрикес улыбнулась и ни словом не обмолвилась о том, что произошло в апартаментах миссис Камерон. Она быстро просмотрела список вновь прибывающих и отъезжающих; отметила необходимость организовать праздник по случаю дня рождения леди Хелен Бингам-Смит, которой исполнялось восемнадцать лет на следующей неделе; уволила нечистого на руку лакея; наняла двух новых служанок из Опорто. Им подали черный кофе, и после третьей чашки Нэнси почувствовала себя почти сносно.

— Мистер Санфорд просил меня сообщить вам, что граф и графиня Мезрицкие решили сократить свой визит и отбыть на лайнере, который отплывает сегодня вечером. — Голос сеньоры Энрикес был совершенно бесстрастным. — К сожалению, граф Мезрицкий неудачно упал вчера вечером и сломал два ребра. Доктор сделал перевязку и надеется, что граф не будет испытывать особых неудобств.

Нэнси налила себе еще чашку кофе, думая о том, что заставило Рамона применить силу.

— Мистер Санфорд также просил меня передать вам два экземпляра газет, которые были доставлены пароходом из Лондона. Это все. Я свободна, миссис Камерон?

— Да. Благодарю, Карлота.

Нэнси налила себе четвертую чашку кофе и открыла «Таймс». На внутренней полосе небольшая заметка была обведена красным карандашом, чтобы привлечь ее внимание.

«Сенатор Джек Камерон объявил о намерении начать бракоразводный процесс против своей жены, в прошлом мисс Нэнси Ли О 'Шогнесси. Сенатор Камерон также вызывает в суд Рамона Санфорда, миллионера, плейбоя, главу торгового дома Санфордов…»

Нэнси не могла продолжать чтение. В другой, менее известной газете был просто помещен заголовок: «Сенатор хочет развестись с женой, влюбившейся в „Пантеру“. Фотографию Рамона смонтировали с фотографией Нэнси на одном из балов. Это единственное, что могла сделать пресса. К их огорчению, не нашлось ни одной фотографии, где Нэнси и Рамон были бы сняты вместе.

Нэнси заказала еще кофе и откинулась на высокую спинку кожаного кресла.

Теперь у нее не было причин оставаться на Мадейре. Она позвонит Вильерсу и попросит его заказать ей билет на ближайший лайнер, но только не на тот, с которым Дитер и Ве-рити возвращались в Европу. Принесли кофе, и она взяла чашку, задумчиво поглаживая ее рукой.

Куда она поедет? Только не в Вашингтон, Нью-Йорк или Хайяннис. Она не вернется в Америку. Тогда, может быть, в Англию, в Молсворс? Вир, конечно, с радостью примет ее, но при этом ему будет очень тяжело. Он должен развестись с Клариссой и уделить все свое внимание Алексии. Она никому не нужна в Молсворсе, особенно если за ней тянется шлейф скандала. Уединение не продлится долго, подумала Нэнси, с отвращением глядя на кричащие газетные полосы. Достаточно и одного обитателя Молсворса, занятого разводом, чтобы газеты запестрели соответствующими заголовками. Если же появится еще один, пресса сойдет с ума.

Оставались Париж, Рим, Венеция. Нэнси съежилась от мысли об одиночестве в каком-нибудь отеле и бессмысленном времяпрепровождении. Здесь, в «Санфорде», у нее была цель. Здесь были подруги — Бобо, Венеция и Джорджиана. Никто из них пока не собирался уезжать. Чарльз вернулся на флот и, по мнению Джорджианы, не выражал сожаления, что так поступил.

Рамон сказал, что уезжает. Прошло уже около четырех месяцев с тех пор, как она побывала в ненавистном кабинете доктора Лорримера. По-видимому, ей осталось не так уж много времени. Она проведет его в «Санфорде». Будет заниматься живописью, помогать сеньоре Энрикес и стараться не думать о Рамоне.

Собравшись с силами, которые в последнее время быстро покидали ее, Нэнси поднялась и подошла к открытым окнам, намереваясь отправиться по своему обычному маршруту к скалам, где она писала свои картины. Мольберт и краски должны быть уже на месте, так же как и плетеная корзина с закусками и напитками, немного более подходящими для нее, чем сыр и терпкое красное вино, которое предпочитал Джованни.

Вдруг она увидела Рамона. Он решительно направлялся к ее номеру. Нэнси быстро отпрянула от окна и бросилась к двери, открыв ее дрожащими руками. Что ему надо от нее? Лично сообщить об отъезде Мезрицких? Выразить свой гнев или благодарность? Что бы там ни было, она не перенесет встречи с ним. Она не могла находиться с ним рядом и не касаться его. Он уезжает. Он говорил об этом вчера. Может быть, он идет, чтобы попрощаться? У нее не хватит духа стоять в нескольких дюймах от него, слышать его глубокий голос, видеть его сильные руки, ощущать властную близость его тела. В последние несколько дней она с большим трудом переносила невероятные испытания, но этой встречи она не выдержит.

Когда Нэнси вошла в свой номер, задыхаясь, словно после долгого бега, она обнаружила Зию, сидящую на террасе в свободном платье из блестящего шелка. Ее талию опоясывала нитка жемчуга, свисавшая почти до лодыжек. На ней сверкал огромный сапфир, и Зия играла им, выпустив из рук, когда вошла Нэнси.

— Рамон говорит, что покидает Мадейру, — сказала она глубоким бархатистым голосом. — Я пришла спросить: а ты не останешься?

— Да, останусь. Я не представляю, куда можно уехать.

Днем Нэнси редко чувствовала тошноту, но сейчас она заявила о себе с полной силой.

— Извините меня, — сказала она перепуганной Зие и поспешила в ванную.