Татьяна во многое не верила: в гадания, в бога, в благие намеренья… Но в предчувствия она очень даже верила, и не только в свои, которые её, натуру втайне впечатлительную и тонкую, обманывали редко, но и в предчувствия других; даже зверьё, скотина и птицы наперёд знают, что с ними случится, считала она. И поэтому, когда скользнула в её голове нечаянная мысль: «Будто смерть свою чует», — она дрогнула от ужаса,

Слишком велики были у Татьяны основания поверить в смертную угрозу: на все способный Захар ждал в подполье своего часа, и ведь она сама — сама! — по глупости своей бабьей, болтнула ему про Краснухинский ключ, где будет легко из-за камня подстрелить директора.

— Ты что, и дрянного ружьишка опять не берёшь? — удивился Мернов, заметив, что сборы Георгия Андреевича закончены. — У тебя что, правило такое?

— Да ну его, — отмахнулся Белов. — Зря таскать надоедает. Тяжесть всё-таки.

— Тяжесть-то, это конечно. По себе знаю: сходишь на охоту, плечо потом не один день болит. Тебе бы хоть наганом обзавестись. Вон рыбнадзору ТТ выданы, а вам, вишь, почему-то не положено.

— А ты похлопочи за нас. Я от ТТ не откажусь.

Весь этот разговор Татьяна выслушала в онемелом изумлении. Как все сходилось! Желание выйти на крыльцо, крикнуть Георгию Андреевичу, чтобы никуда не ехал, охватило её, но чем бы она объяснила такое вмешательство в действия начальства? Бабьими сомнениями? Она осталась сидеть, забыв про ведомость, и злоба на Захара, на все его дикое, опасное существование исказила её лицо. И вдруг пришло простое решение: карабин забрать и запрятать подальше, пусть Захар без него по тайге пошастает!

Мернов с директором наконец укатили. И — ещё не смолкло вдали мотоциклетное ворчание — Татьяна скорым шагом пересекла улицу. Мстительное нетерпение владело ею.

Она опоздала. Замок шкафа был неаккуратно отперт ножом. Ни мешка, ни карабина.

— Захар, поди сюда! — Татьяна с грохотом откинула крышку люка. Ещё не зная, что сейчас выговорит мужу, вся кипя от гнева, она наклонилась над черным отверстием. Оттуда на неё повеяло пустотой.

Вначале она не поверила, что Захар решился уйти средь бела дня. Ещё несколько раз позвала его, спустилась, чиркая спичками, в подполье. Потом по-хозяйски припёртые колом снаружи дворовые ворота, следы сапог на мягкой земле невскопанного огорода показали ей путь мужа. Ушёл, никем не замеченный, — уж он-то умел сделаться невидимкой.

Одна! Свободна! От радости глаза Татьяны заволокло слезами, на минуту она даже позабыла о своих опасениях. Ей вдруг поверилось, что злой гений её жизни исчез навсегда. Ни словом, ни действием, ни воспоминанием он больше не коснётся её.

Беспорядок на скоблёном кухонном столе рассказал о последних минутах пребывания Захара в доме. Он, оказывается, поел на дорожку, достав из печи чугун со щами и горшок с топлёным молоком, Несколько раз своим ножом отрезал хлеб, втыкая затем, по охотничьей привычке, нож возле себя в край стола. И ножом же начертил на доске три какие-то буквы. «УБЮ», — разобрала Татьяна, Она коснулась ладонью оставшихся на столе хлебных крошек — успевшие зачерстветь, они укололи ладонь. Это обстоятельство неприятно поразило женщину. Захар, значит, ушёл давно. Он, видно, сразу, как только она убежала в управление, вылез из подполья. Вся его покорность была притворством, он уже знал, что не будет дожидаться ночи… Но что за «УБЮ» такое? И вдруг она поняла: не «УБЮ», а «УБЬЮ». Бродяга старый, совсем одичав, позабыл грамоту.

Татьяна вообразила, как сидел Захар за столом с ножом в руке, как, не имея кому высказать мысль-угрозу, резанул ею по столу. Не скоро эти буквы отскоблишь…

Эти двое обогнали Щапова: всё-таки машина есть машина. Предупреждённый об их приближении рокотом двигателя, он сошёл с дороги и сквозь нечастый кустарник, с расстояния в десяток метров, видел, как они проехали мимо. Равнодушно Захар подумал, что вот они оба побывали в его власти, и он преспокойно успел бы их шлёпнуть двумя выстрелами. Но не шлёпнул, потому что ни к чему это — чтобы сразу двоих. Против Мернова он ничего не имеет. И к Белову Щапов уже не испытывал ненависти. Не жгучая жажда мести вела его на Краснухинский ключ, а дело, выполнить которое, однако, совершенно необходимо, а иначе никакие дальнейшие действия невозможны, только после выполнения его он решит, куда теперь идти и способен ли он начать все сызнова.

Между тем Белов и Мернов расстались километрах в трёх от Краснухинского ключа, в соседнем с ним каменистом распадке на едва намеченной дороге. Произошло это примерно за час или полтора до того, как туда же прибыл и Щапов, шедший довольно споро.

В своём безумии — охота на человека и не может быть не безумием, — Захар с неестественным хладнокровием отнёсся к препятствиям и трудностям, которые могли ему помешать. Как будет, так и будет.

Он шёл если и таясь, то таясь скорей машинально, не спешил и не слишком внимательно посматривал на примятую, едва только выстрельнувшую из земли траву, дугу каблука на мягком грунте, потревоженные и не нашедшие своего прежнего места ветки. Маленькая птичка, звонко затренькав, на минутку отвлекла его; бездумно, на ходу, оглянувшись на неё, он затем не нашёл ни одного оставленного директором следа, но ничуть не обеспокоился этим: знал, идёт туда, куда надо. Ему запомнилась точка, где ещё зимой заставал Белова.

Но не знал Щапов, что Белов, сообразуясь со своими научными целями, постарается вдруг сделать свой путь бесследным. Не знал он и того, что Георгий Андреевич перед самой весной построил скрадок в кроне старого дуба. Не подозревал преследователь, что смотреть ему надо по верхам. Впрочем, если бы он и догадался поднять голову, заметить затаившегося в гуще ветвей человека было бы все равно очень трудно.

На поросшей кедровым стлаником хребтине невысокого отрога Щапов немного задержался. Перед ним открылся вид, не похожий на скучноватую, по большей части хвойную тайгу, оставшуюся позади. Природа, словно бы с единственной целью — поразить человека, мгновенно скинула скромную маску и показала лик необычайной красоты и причудливости. Лиственные леса, ещё не зазеленевшие в полную силу, бугрились по склонам неподвижными волнами. Речка внизу казалась, наоборот, плоской, в ней чудилась острота лезвия, блистающая твёрдость не подвластного ржавчине металла. Она как бы подсекала Краснухинский мыс — громадное скальное обнажение, несомненный центр всей этой местности.

Татьяна убрала в доме, умылась холодной водой. Пока была занята, казалось, что утекающее время уносит её всё дальше и дальше от Захара, от страшного подозрения, от тех двоих, уехавших на мотоцикле. Но как только остановилась, с ужасом поняла, что беда вот она, рядом, что ей — даже если её не тронет правосудие — никогда не уйти от гнетущей непрощенности. Она заметалась, не представляя себе, что же всё-таки можно сделать.

Напрашивалось самое простое решение: сказать, coобщить, поднять людей на помощь Георгию Андреевичу. Но в том-то и дело, что в Тернове, как нарочно, не оказалось ни одного способного на решительные действия мужчины. Митюхин второй день возил лес, выделенный лесхозом для постройки кордона на северной окраине заповедника. Огадаев по случаю субботы укатил в Ваулово за школьниками. Никита Хлопотин был на охранном маршруте. Одноногий Силантьев, которого Георгий Андреевич, махнув рукой на правила, взял-таки на службу, и тот ездил где-то на старом мерине, старался оправдать доверие. Оставались почти не слезавшие с печей деды, старухи и пожилые женщины. Ну, ещё Агния, девчонка.

Татьяна опомнилась на середине улицы: «Куда это я?!» Она и не заметила, как сбежала с крыльца, как сделала несколько торопливых, целенаправленных шагов. Не было её, цели-то, не было! Постояла, не решаясь повернуть назад, и уж просто для того, чтобы хоть куда-то себя деть, скрыться, направилась к избёнке старой Матвеевны.

— И что ты все нынче шустришь, шустришь, ни к какому углу не пристанешь? — обрадованно засуетилась старуха. — А мы чаю, Тань, чаю! Самовар-то о-он уж шумит, голубчик.