Когда несколько брошенных в широкую бадью с водой монет остыло, управляющий лично поднес их жупану. Тот взял в руки еще теплое, сверкающее серебро, излучавшее его лик, и от удовольствия прикрыл глаза. Здесь все было хорошо. Настроение у него улучшилось настолько, что он подозвал к себе десятилетнего мальчишку-ученика, совсем чумазого и едва державшегося на ногах от усталости, и вложил ему в потную, грязную ладошку серебристую монетку, дружески похлопав его по плечу. Мальчишка расплылся в улыбке и поклонился до самой земли.

Ну что ж, теперь можно было ехать и в Сельцы к Жоре Бевшичу и торговаться по поводу себров-рабов. Здесь жупан тоже своего никогда не упускал.

В семье Живковичей было двое детей. Еще четверо умерли во младенчестве. Старший сын, Гргур, уже три года женат, два года назад родилась у него дочка, а сейчас жена его, Милица, ждала второго и была уже на сносях. Гргур хоть и жил в тех же Лисцах, что и родители, но как только женился, отделился от них и хозяйство с отцом разделил.

Была у Живковичей и дочь Зорица, которой совсем недавно минуло пятнадцать, и отец Андрия часто задумывался над тем, что давно пора ей жениха подбирать, а мать Драгана переживала, что дочь ее засиделась в девках. Она сама-то вышла замуж за Андрию в неполных четырнадцать, а в пятнадцать уже Гргура родила. Тогда ведь как было — девка в двенадцать лет уже считалась совершеннолетней и могла становиться замужней бабой. Черед мальчишек становиться совершеннолетними приходил к четырнадцати годам. Зорице же было пятнадцать… Зорица… Драгана часто вспоминала, с какими муками рожала ее. Долго ничего не получалось. И лишь в тот момент, когда солнце, проснувшись, начало свой долгий дневной путь по небосклону, услышала Драгана первый крик девочки. Потому и назвали ее Зорицей, именем, родившимся от зари. Красивая, голубоглазая, с коричневыми, как кора дуба, густыми волосами, стройная и ласковая, да к тому же трудолюбивая, она привлекала внимание многих себров. Многие из них хоть сейчас готовы на ней жениться, но старый Андрия знал цену своей дочери и не желал ее выдавать за первого встречного. А время шло. Почти все подруги и ровесницы Зорицы уже вышли замуж, стали появляться на улице, лишь повязав на голову белый платок. Некоторые уже успели стать матерями.

Солнечным апрельским днем, справившись с домашней работой, Зорица умчалась с подругой Славкицей, дочерью Гавро Савича, отцовского побратима, в лес, покрывший зеленым покрывалом вершину пологой и невысокой горы. Вот-вот сойдут ландыши, и надо успеть собрать самый большой букет — себе на радость, подругам не зависть. Впрочем, каждая девушка стремилась сделать то же самое. Зорица со Славкицей разошлись в разные стороны с тем, чтобы вечером собраться вместе и похвастаться каждая своим букетом. Солнце клонилось к закату, день становился все более серым. Зорица устала постоянно склоняться за цветами и решила отдохнуть. До вершины горы оставалось всего несколько сот метров. Что-то ее подгоняло, гнало наверх. Что там, по другую сторону? Туда ходить себрам было запрещено, так как там был катун, деревня, в которой жили влахи-пастухи, племя, почитаемое в Сербии на уровне рабов, хотя и жили влахи в этих местах издревле, еще до завоевания Балканского полуострова римлянами. Их считают потомками фракийских племен, живших в античный период в Эпире и юго-западной части Балкан в труднодоступных массивах Пиндских гор. Римляне же их романизировали и приучили к скотоводству. Скотоводами влахи так и остались, а вот равноправия им добиться не удалось.

Но на сей раз любопытство Зорицы оказалось сильнее запрета. Она покричала Славкице, позвала ее, чтобы идти вместе, но та ушла далеко и то ли не слышала, то ли не хотела отзываться. И Зорица решилась. По едва заметной тропке, тяжело дыша от возбуждения, она поднялась на самый верх горы. К своему удивлению, она заметила, что пейзаж с этой стороны ничем не отличается от хорошо знакомого ей южного склона. А ведь она считала, что здесь все иное. Только большая широкая ложбина вдали скрывала в себе с полтора десятка деревянных домов, в которых жили влахи, да склон был более пологим, и вместо густого труднопроходимого леса здесь стояли редкие деревья да кустарники, а огромное пространство было покрыто ярко-зеленым, сочным первотравьем. На этом пастбище и сейчас паслось большое пестрое стадо коз и овец, которых, по всему было видно, уже собрали вместе, чтобы гнать назад, в овчарни. Зорица нашла глазами пастухов. Их было трое — двое среднего возраста, а один совсем молодой. Зорице захотелось подойти к ним поближе и разглядеть их как следует. Она забыла про цветы, и те немногие, которые успела собрать, как-то сами собой, незаметно для нее, выпали из рук, когда она пробиралась сквозь заросли, с каждым шагом все приближаясь к влахам. И с каждым шагом все больше рискуя себя открыть.

Влахи о чем-то переговаривались друг с другом, играя кнутами, сплевывая и посмеиваясь. Овцы с козами дощипывали свою последнюю на сегодня траву. Пастушьи собаки мирно лежали у ног своих хозяев. И вдруг одна из них, большая рыжая овчарка, навострила уши и негромко, но злобно зарычала. Остальные собаки тоже подняли головы.

— Ты что, Караман? — Самый молодой пастух (овчарка была его) посмотрел в том направлении, куда повернулась собака, но ничего не заметил.

— Не волка ли учуял? — встревожено произнес один из старших пастухов, весь покрытый следами от оспы. — Не убраться ли нам отсюда, пока не поздно?

— Пожалуй, пора, — поддержал другой и щелкнул кнутом. — Эхей, ну-ка, пошли домой.

И тут же вся блеющая, живая лавина шерсти послушно, хотя и не спеша, тронулась вниз по направлению к катуну.

Однако молодому влаху, как и Караману, что-то показалось подозрительным. Он медленно пошел вперед в сопровождении своего рычащего пса, хотя остальные собаки уже гнали стадо.

Сердце у Зорицы замерло. Это она неосторожно зацепила за ветку, которая затем с шумом вернулась назад, что и услышал Караман. Зорица тотчас же спряталась за широкий бук, продолжая наблюдать за происходящим.

И сейчас, когда она увидела, что к ней приближается влах с собакой, ей чуть было не стало плохо, но она сумела взять себя в руки и, затаив дыхание, следила за каждым шагом пастуха. Он был всего в нескольких десятках шагов от нее, и Зорица могла рассмотреть его внимательно. Ей сразу бросилось в глаза его удивительно светлое лицо. Широкие рыжие брови и небольшая бородка, с античной горбинкой нос и удивительные, притягивающие к себе (может быть, оттого, что они были глубоко посажены?) глаза. Да и вся его широкая коренастая фигура словно звала к себе, словно пыталась объять собою весь мир. Зорица стояла будто зачарованная, готовая уже сама сделать шаг навстречу юноше. Щеки ее покрыл багрянец, во рту пересохло, она никак не могла глубоко вздохнуть.

— Милко! Брось ты свою затею! — Этот крик одного из влахов, уже довольно далеко отошедших, разом прогнал очарование. Зорица почувствовала, как ноги ее начали слабеть, и она ухватилась за толстый шероховатый ствол дерева, пытаясь устоять на ногах. — Неужто и вправду зверя какого учуял Караман?

Окрик этот привел в себя и Милко. Он махнул рукой и повернулся, чтобы идти назад.

— Пошли, Караман. Не иначе как белка была или лисица.

Через мгновение Милко под веселый лай овчарки понесся вдогонку ушедшему стаду и своим товарищам, то и дело щелкая кнутом и перепрыгивая на ходу через небольшие кустики и кочки.

Поняв, что влахи уже не вернутся и никто ее больше не увидит, Зорица упала на землю, легла на спину и то ли от усталости после напряженных минут тревожного ожидания разоблачения, то ли от страха, то ли от радости, что неприятный момент миновал, то ли еще от какого не известного ей доселе чувства закрыла глаза. Голова ее закружилась, и она унеслась неизвестно куда — в неведомые дали девичьих переживаний.

В последние дни в душе Зорицы произошел какой-то перелом. Она замкнулась в себе, не откликалась на зов подруг, домашние дела делала машинально, не задумываясь. Потеряла аппетит. Какая-то неведомая сила тянула ею туда, на северный склон горы, но она, стиснув зубы, превозмогала в себе это желание. Сколько ни пытались родители выяснить причину ее хвори, Зорица молчала. Наконец, отец не выдержал.