Разрушающийся мир не таков. Однажды завладев таким богатством, как Поднебесная, обретя власть правителя, начинают истощать силы народа, чтобы доставить удовольствие глазам и ушам; все помыслы сосредоточены на дворцовых покоях, башнях и террасах, запрудах и прудах, заповедниках и садах, диких зверях и медведях, безделушках и диковинках. Потому бедняки не имеют уже отрубей с подонками, а тигры, волки и медведи брезгуют отборным кормом. Простой народ ходит в коротких куртках, не прикрывающих тело, а во дворцах одеты в шелк и парчу. Властители // с увлечением предаются бесполезным подвигам, а простой люд изможден тяжким трудом на Поднебесную. В результате Поднебесная не в состоянии сохранять свою истинную природу.

Существование властителя подобно свету солнца и луны[333]. Он обращает взор к тому, что объединяет Поднебесную, и смотрит, склоняет слух и слушает, вытягивает шею, поднимается на цыпочки и всматривается вдаль. Не будучи покойным и бездеятельным, он не может являть добродетель; если не будет покоен и тих, не достигнет далекого; если не будет обширен, не покроет [народ], как небо; если не будет милосерден и щедр, не обнимет все множество; если не будет ровен и прям, не сможет управлять.

Достойный правитель, выбирая людей, подобен искусному мастеру, управляющемуся с деревом: большие – годятся на постройку судов и опор для мостов; малые – пригодятся на весла и заградительные столбы; длинные – пойдут на перекладины на галереях и карнизах; короткие – на столбики на мосту и стойки. Нет ни малого, ни большого, ни длинного, ни короткого – каждое определяется на то, к чему подходит. Круглое и квадратное, квадрат и круг – все на что-нибудь годится. Среди разных вещей Поднебесной нет злее петушиного яда, однако хороший лекарь складывает его в мешочек и хранит, находя ему применение. Вот почему в лесных чащах нет такого материала, который можно было бы отбросить. Те м паче среди людей! Ныне если есть при дворах кто-то неиспользуемый, в захолустье – неизвестный, это объясняется не тем, что они люди недостойные, а тем, что они заняты не своим делом. Когда олень стремительно мчится в горах, его не догонит даже серна, а когда он спускается с гор, то его догонит даже пастушок. Таланты имеют свои преимущества и недостатки. Поэтому большой стратег не может заниматься мелким изобретательством. Обладающий незначительным умом неспособен на настоящий подвиг. Каждый человек обладает своими способностями, а каждая вещь имеет свою форму. Поэтому бывает, что одна ноша оказывается слишком тяжела, ноша в сто раз большая – совсем легка. Тот, кто искусен в самом тонком и детальном расчете, непременно слаб в большом искусстве управления Поднебесной. Тот, кто не упустит и мелочи в счете малых вещей, теряется при столкновении с большим счетом. Это подобно тому, как нельзя хорька заставить ловить быка, а тигра – мышей.

Нынче же одни талантливые люди как будто хотят успокоить девять областей, объединить земли за пределами [четырех] сторон, сохранить гибнущее государство, продлить прерывающийся род, выпрямить путь, исправить зло, устранить беспокойства, успокоить волнения, а делают это с помощью церемоний у внутренних и внешних ворот[334], меж западными и восточными углами покоев[335]; другие как будто стремятся укрепить Поднебесную, навести в ней порядок, используя при этом лукавство и низость, угодливость и притворство, потворствуя обычаям захолустья, униженно прислушиваясь к мнению большинства.

Это все равно что топором разрубать волосок, кинжалом валить деревья – во всем этом утрачено соответствие.

// Когда же властитель смотрит глазами Поднебесной, слушает ушами Поднебесной, размышляет умом Поднебесной, борется силой Поднебесной, тогда приказы и распоряжения доходят до самых низов, а чувства слуг достигают ушей высших. Сто чинов едины, а масса слуг устремляется к правителю, как спицы ко втулке. Тогда хорошее расположение духа не причина для наград, а гнев не причина для казни. И тогда авторитет устанавливается и не рушится, умные выходят вперед и не прячутся; законы и приказы ясны и не вызывают протеста; глаза и уши проницательны, и ничто их не застилает. Когда ежедневно выставляются на всеобщее обозрение добрые и недобрые чувства и ничто этому не препятствует, тогда достойные исчерпывают свой ум, а недостойные отдают все силы. Море добродетели разливается надо всеми без пристрастия. Толпа слуг рачительна в исполнении долга и не знает устали. Те, кто вблизи, покоят свою природу, кто далеко, хранят добродетель. Причина этого в том, что правители овладели искусством использования людей, а не полагались на собственные таланты. Так, вступающий на колесницу не трудит ног, а пробегает тысячу ли; едущий на лодке, и не умея плавать, пересекает реки и моря. Правитель не может не желать объединить умы всех на пространстве меж четырех морей, использовать до конца силы многих. Однако среди массы слуг те, чьи устремления широки и преданность активна, редко чувствуют себя в безопасности. Истина, пусть исходит она от бедняка в посконной рубахе или дровосека, не может быть отброшена; ложь, пусть исходит она от советников или правителя, обсуждающих дела правления в храме предков, – не обязательно должна быть принята. Что истинно и что ложно не может рассматриваться в зависимости от низкого рода или высокого, почетного или презренного. Поэтому разумный властитель прислушивается ко всем слугам и использует их советы, не чураясь их низкого положения; коли речи достойны внимания, не заботится об их красоте.

Властитель, чей разум застлан, не таков. Он не в состоянии увидеть коварства и бесчестия тех, кого любит и к кому относится, как к родным по крови. Он не способен распознать самопожертвования и преданности тех, кто далек от него и занимает низкое положение. Имеющих что-то сказать обрекает на бедность за краснобайство, желающих подать совет казнит за преступление. И при этом желать освещать (как светом солнца и луны) пространство меж четырех морей и ждать, что в мире будет порядок, – это все равно, что заткнуть уши и пытаться различить звуки «чистые» и «мутные» [336]; закрыть глаза и пытаться отличить сине-зеленое от желтого. Они слишком далеко отошли от того, что им говорят глаза и уши.

Законы – это меры и веса Поднебесной, уровень и отвес для правителя. Законы устанавливаются для применения к тем, кто их не соблюдает; награды устанавливаются для награждения тех, кого должно наградить. С введением законов тот, кто действует, сообразуясь с мерой, награждается; кто недостаточно придерживается отвеса (меры) – того казнят. Почетное положение и благородство //не могут облегчить наказания, а низкое положение и низкий род не могут отяготить его. Преступивший закон, будь он человеком достойным, должен быть казнен; следующий мере, будь человеком недостойным, должен быть признан невиновным. Таким образом, общему дао будет открыт путь, а своекорыстному – прегражден.

В древности установлены были чины, налагавшие запреты на народ и не допускавшие произвола. Затем был поставлен правитель, чтобы следить за деятельностью этих чинов, не позволяя им править единолично. Законы, уложения, обряды и правила – все это налагает запреты на правителя, чтобы его правление также не было единоличным. Когда людям недоступен произвол, то дао побеждает. Когда дао побеждает, то природный закон [внутреннего соответствия] – распространяется. Тогда возвращаются к недеянию. Возвратившиеся к недеянию не есть что-то застывшее и неподвижное, благодаря тому, что в своих речах они полагаются не только на собственное мнение.

Цунь рождается от головки колоска, колосок рождается от солнца, солнце рождается от формы, форма рождается от тени[337]. В этом корень [возникновения] меры. Музыка рождается из звуков, звуки рождаются от звучания трубочек, трубочки звучат благодаря дуновению – это основа [происхождения] звуков. Законы рождаются из правил, правила рождаются из того, что соответствует многим. То, что подходит многим, происходит из совпадения мыслей разных людей. В этом суть управления. Поэтому тот, кто постиг корень, не заблудится в верхушке. Разглядевший суть не растеряется в мелочах. Законы не созданы небом, не рождены землей, они возникли среди людей, и ими же могут быть исправлены. Что имеешь сам, не запрещай иметь другим; чего сам не имеешь, не требуй от других. То, что установлено для низших, нерушимо и для высших; то, что запрещено народу, запрещено и тебе.