В какой-то мере примером такого антиинтеллектуализма является возросший в последнее время на Западе интерес к религиозной традиции и философским учениям Азии. В отличие от христианства - по причинам, о которых мы скажем далее - эти учения, предлагают пути освобождения от конфликта и тревожности. Цель освобождения - достижение такого внутреннего состояния, при котором противоположности взаимно дополняют, а не исключают друг друга, при котором исчезает конфликт между отдельным человеком и окружающим миром, или между интеллектом и инстинктом. При подобном целостном (или, если придерживаться специальной терминологии - "недуалистическом") взгляде на мир отсутствует необходимость предпочитать истину лжи, а жизнь - смерти. Однако, нам чрезвычайно трудно понять эту точку зрения, поскольку мы привыкли рассматривать противоположности только как нечто взаимоисключающее, как Бога и Дьявола. Наше понимание единства и наш способ разрешения конфликтов просто исключение одной из двух частей единого целого. Другими словами, нам трудно увидеть относительность или взаимозависимость противоречий. Поэтому наш бунт против крайностей интеллекта всегда чреват опасностью броситься в объятия инстинкта.

Но это типично дуалистическое решение проблемы дуализма - покончить с дилеммой, разрубив гордиев узел. В то же время это вполне понятная реакция западного человека, ввергнутого в состояние постоянного конфликта между христианской верой и научным рационализмом. Даже для человека, глубоко понимающего христианство, его вера не может стать средством избавления от тревожности. Для христианина не просто важно, но совершенно необходимо выбрать добро в противоположность злу, так как от этого решения зависит его вечная жизнь. Однако, уверенность в собственной спасенности есть грех самонадеянности, а уверенность в том, что ты проклят, есть грех отчаяния. Похоже, что Бог, как основной рационалистический принцип вселенной выступает на стороне интеллекта, а не инстинкта, особенно интеллекта робкого, смиренного, сомневающегося в себе, начиная с того момента, когда первородный грех извратил природу человека во всех ее проявлениях, как животных, так и разумных. Задача покаяния и смирения гордыни требует от человека постоянного возобновления конфликта между своей лучшей половиной и своей природной порочностью. Такая практика требует силы воли и даже героизма. Но чем осмысленнее и осознаннее следовать этой практике, тем более она ведет к параличу воли. Реальности нашей природы оказываются удивительно сложными и неоднозначными, зло проявляет чудеса изобретательности, маскируясь под добро и единовременно выдавая добро за зло. И во всей этой путанице все же чрезвычайно важно выбрать добро.

Существуют два простых способа избежать подобной дилеммы. Первый состоит в том, чтобы перестать быть чрезмерно интеллектуальным и слишком остро осознавать все факты своей внутренней жизни, вернуться к привычке мыслить и действовать стереотипно, формально, полагаясь на традиции и авторитеты - словом, действовать по принципу: "Поступай правильно и не задумывайся о мотивах поступков. Подчиняйся и не задавай вопросов". Это означает пренебречь собственным интеллектом. Но здесь мы сталкиваемся с новой дилеммой, так как религия простого подчинения вырождается в пустой формализм и моральный ригоризм, в которых нет ничего живого, в то самое фарисейство, против которого выступал Христос. Другой же способ избежать конфликта состоит в "романтизации" инстинкта, в поклонении простейшим импульсам, игнорируя такие дары природы, как воля или здравый смысл. В действительности это современный вариант древней практики продажи души дьяволу, практики, в которой была возможность освобождения от тревожности и конфликта, поскольку она давала уверенность хотя бы в том, что ты проклят.

Индуизм и буддизм пришли к выводу, что путь человека подобен лезвию бритвы, и невозможно избежать серьезных конфликтов, если ты чувствуешь и действуешь. Но в отличие от большинства христианских течений они пытаются разрешить эти конфликты, а не избегать их, разрешить в рамках той жизни, в которой мы живем. Такое решение проблемы на первый взгляд близко к позиции "романтического инстинктивизма", утверждающего, что "все происходит само собой". По крайней мере, это относится к наиболее основательным и глубоким проявлениям подобной доктрины, что делает ее привлекательной для людей на Западе. И действительно, эта система взглядов базируется на том, что добро и зло, удовольствие и боль, жизнь и смерть - вещи взаимозависимые, и что существует Дао - путь природы или равновесие в природе, от которого в действительности мы никогда не можем отклониться, как бы неправильно мы не поступали с нашей ограниченной точки зрения.

И тем не менее, восточное понимание взаимозависимости противоположностей бесконечно более универсально, чем у наших "романтиков", которые ценят исключительно неосмотрительность и нерасчетливость в действии. Существует почти незаметное и трудноуловимое отличие, то, что упускает из виду "романтик" и чего, в свою очередь, вообще не могут понять строгие интеллектуалы-рационалисты. Если бездействия и само существование находятся в согласии с неуклонным Дао, или путем природы, то не требуется никаких особых методов или средств, чтобы достичь этого согласия. На языке дзэна такие методы называются "ноги для змеи" или "несуразности", к которым как раз и относится выбор импульсивного действия в противовес обдуманному и интеллектуальному. Романтизм демонстрирует свое пренебрежение к Дао самой попыткой быть спонтанным, отдавая предпочтение так называемому "естественному" и инстинктивному перед искусственным и интеллектуальным.

Для того, чтобы преодолеть конфликт между интеллектом и инстинктом, первое, что необходимо сделать, - это понять, или по крайней мере представить точку зрения, или, возможно, состояние ума, где эмпирическое преобладает над интеллектуальным; точку зрения, являющуюся скорее восприятием и ощущением, нежели набором идей. Если подобное переживание попытаться выразить словами, то оно всегда будет парадоксальным, но в самом опыте парадокс отсутствует. Каждый, кто пережил это чувство, ощущал его простоту и ясность. Однако, мне думается, что то же самое справедливо и по отношению ко всем нашим чувствам. Казалось бы, не существует никакого парадокса в описании нашего обычного, более приземленного опыта, и слушающий вас всегда понимает то, что вы хотите сказать. Нетрудно понять меня, если я говорю, что "вижу свет, потому что светит солнце". Но справедливо и обратное, что солнце излучает свет благодаря моей способности видеть. Другими словами, свет - это отношение между нашими глазами и солнцем, а попытка описать отношения обычно ведет к парадоксу. Когда Земля сталкивается с метеоритом, мы можем сказать, что метеорит врезался в Землю, или, наоборот, что Земля врезалась в метеорит. То, что мы скажем, зависит от произвольно выбранного нами критерия, а поэтому оба суждения верны, хотя явно противоречат друг другу.

Столь же противоречивым будет описание переживания, где кажущиеся независимыми и разумными действия одновременно являются полностью детерминированными, и наоборот. Кажется, что абсолютно все как во мне, так и вне меня случается само собой, однако, в то же время я делаю это сам; кажется, что моя отдельная индивидуальность есть просто функция, нечто, созданное не мной, хотя, все то, что не есть я, - функция моей отдельной индивидуальности. Обычно мы сознаем истинность этих кажущихся парадоксальными переживаний, когда рассматриваем их по отдельности, в отрыве друг от друга. Вот почему, например, аргументы в пользу свободы воли или, наоборот, детерминизма одинаково убедительны, несмотря на их кажущуюся противоречивость. Это справедливо по отношению практически ко всем узловым спорным вопросам в западной философии - спорам реалистов с номиналистами, идеалистов с материалистами и т.п. Мы попадаем в конфликтные ситуации и дискутируем на подобные темы из-за специфики нашего языка и способа мышления, которые не приспособлены "схватывать" отношения между вещами. Иначе говоря, нам гораздо легче рассматривать противоположности как взаимоисключающие, нежели как взаимозависимые.