Было время, когда различного рода авторские предисловия и предуведомления считались признаком хорошего тона и книга без них почиталась чуть ли не легкомысленной. Ныне же они вышли из моды, и это, по-видимому, очень хороню, поскольку то, что писатель не смог сказать в книге, он не скажет и в предисловии, а если в предисловии ему это удастся все-таки сделать лучше, чем в книге, то не стоило и писать саму книгу.

И тем не менее я не мог обойтись без предисловия, ибо хотел рассказать о первом знакомстве с человеком, рассказ которого и стал основой этой книги.

Итак, все началось с того, что мы с сыном приехали на недельку—другую на большое озеро, расположенное на Средне-Русской возвышенности. Здесь, по слухам, была изумительная рыбалка, всегда для городского любители призрачная и ускользающая, как некое рыбное Эльдорадо.

Мы остановились в маленькой чистенькой деревушке недалеко от озера. Мне бы хотелось добавить к ее описанию еще и слово «тихая», но по шоссе, серым аккуратным пробором разделявшем деревню на две равные части, почти сплошным потоком текли «Жигули» и «Москвичи» с номерами всех областей европейской части страны. Похоже было, что слухи о хорошей рыбалке доходили не только до нас.

Мы вытащили из рюкзака три донки моей собственной конструкции, на изготовление которых ушла вся зима, и помчались к озеру. Я расписывал сыну преимущества моей снасти и жалел, что наша портативная коптильня была, пожалуй, маловата для здешней чудо-рыбы, которая сразу же ринется на столичные донки.

— Ты бы лучше посмотрел на берег, — сказал сын.

Увлеченный описанием наших предстоящих триумфов, я и не заметил, как мы подошли к озеру. Я осмотрелся. Берег был многослойно усеян разноцветным и палатками. Между палатками бесцельно бродили собаки и дети, а у самой воды с интервалом в полметра сидели рыболовы. Время от времени кто-нибудь вскидывал удилище, но, увы, ни одна серебряная тушка не прочерчивала воздух. Рыболовы сосредоточенно поправляли червячков, стараясь взбодрить их и представить рыбе в самом соблазнительном виде, но в медленных их движениях чувствовалась обреченность неудачников, примирившихся еще с одним крахом иллюзий.

— Д-да, — сказал сын, и в голосе его послышалась безжалостная ирония молодости, — может, все-таки коптильня окажется не мала?

Я вспомнил, как его классная руководительница жаловалась, что он своим тихим, вежливым голоском умеет вывести из себя даже самого кроткого преподавателя.

— Ладно, пойдем исследовать берега, не везде же так, — без особого убеждения сказал я.

Километрах в шести—семи от деревни мы наткнулись на ворота, перегородившие узенький, но укатанный проселок. На воротах красовались две таблички. Одна гласила, что здесь находится лесопитомник, другая строго настрого запрещала проход и проезд. Запрет подействовал на нас гипнотически. Мы посмотрели друг на друга, разом кивнули и вошли в лесопитомник. Мы миновали несколько аккуратных домиков и пошли к озеру. По обеим сторонам дорожки были разостланы яркие ковры посадок. Маленькие деревянные таблички сообщали, что более светлый ковер состоял из крошечных сосенок Finns Silvestris четырехлетнего возраста, а ковер потемнее соткали Picea Abies, то есть елочки.

Дорожка привела нас к узенькому полуострову, заросшему ольхой, березой и крапивой. Крапива была чудовищная: густая, в рост человека, свирепая. Похоже было, что мы попали в крапивопитомник республиканского значения.

— Может быть, пойдем обратно? — неуверенно спросил сын.

— Я никогда не отступал перед крапивой, — надменно сказал я, надел куртку, которую нес на руке, и начал пробираться сквозь заросли.

Через несколько минут и полдюжины крапивных укусов мы попали на крохотную прогалинку у самой воды. Глубина здесь оказалась подходящей, дно — песчаным и чистым, и настроение у меня поднялось.

— Сейчас подкормим рыбку, привадим ее сюда, а завтра раненько уже начнем ловить.

Дрожа от холода и клацая зубами, мы вошли в воду и поплыли, стараясь удержать в поднятых руках пластиковые, с дырочками, мешочки, набитые сваренной накануне кашей.

— Понимаешь, привлеченная кашей, сюда соберется крупная рыба. А тут как раз им на выбор деликатесы на крючках: червяк, опарыш, хлеб.

— Ладно, посмотрим, — сказал сын.

Назавтра мы явились в свой крапивопитомник чуть свет и снарядили все три донки.

— Пап, — сказал сын, — а можно, я потащу домой всю рыбу?

— Пожалуйста, но особенно не хвастай.

Минут через десять сын начал проявлять признаки нетерпения:

— Ну, где же твоя рыба?

— Терпение, друг мой. Напряги немножко свою скудную фантазию и постарайся вообразить, что происходит там, в глубине. На чистом песчаном дне лежат два пакета с кашей. Вода неспешно разносит божественный аромат. Рядом — настоящая выставка-распродажа деликатесов: отборные жирные черви, неутомимо танцующие на крючках, степенные опарыши, аппетитные хлебные шарики. А вокруг, разинув рты от эдакого изобилия, застыли в трансе огромные окуни, пучат глаза лещи, дивится жирная пелядь. С чего начать? За что хвататься? На почтительном расстоянии — кольцо зрителей низкого звания: всякие там красноглазые плотвички, щупленькие неврастеники ерши, неразумные подлещики и прочий рыбный плебс.

— Если бы ты только умел так ловить, как рассказываешь! — вздохнул сын.

К концу первого часа леска, пропущенная через колокольчик одной из донок, слегка дернулась. Толчок был такой слабый, что колокольчик не только не звякнул, он едва шелохнулся. Я подождал немножко, подсек и вытащил донку. За один из четырех крючков зацепился крошечный окунек. На него было больно смотреть.

Часом и двумя плотвичками позже сын демонстративно заснул, положив под голову рюкзак. Я сидел, уставившись в неподвижные колокольчики. Стало совсем тепло. Миллиарды солнечных бликов неторопливо купались в заливчике, переворачиваясь с боку на бок. С противоположного берега ветерок приносил обрывки игрушечного голоска, певшего про Арлекино.

Внезапно в этот теплый и дремотный мир ворвалось тарахтение лодочного мотора. В заливчик влетела «казанка» с «вихрем», описала плавную дугу и, чихнув, замолкла где-то неподалеку. Хотелось верить, что навсегда.