И ненавязчивая ласка. Это потом можно тигра и за ухом чесать, а домашнего кота в узел скручивать, и он мурчать будет. Сначала — надо убедить, что ты сильнее, но это только к лучшему.
Для начала Дамир сделал то единственное, что мог: буквально насильно вливал в мальчика свои силы: вот уж чего у него оказалось не меряно. Пожалуй, может, и стоило сказать спасибо покойнице Ровене: после общения с нею, балансирования на одной последней ниточке, чего к счастью мозг осознать не смог, но запомнил, темной пелены, опустившейся перед глазами, лишь иногда пронизываемой красками и нечеткими образами, — мир магии стал для него почему-то столь же естественен, как и дыхание. И сейчас Диант просто купался в пронизывающих его лучах силы, впитывая ее всем существом. Никогда еще ему не было так хорошо и спокойно, и когда это чудесное ощущение прерывалось, казалось, что страх и боль одиночества возвращались с удвоенной силой. Тогда Диант снова тянулся разумом вокруг, что бы почувствовать хоть чье-нибудь теплое присутствие.
Сначала за отрядом трусила только волчица, но постепенно собралась вся стая. Волки осмелели настолько, что бежали чуть ли не у самых копыт, не обращая внимания на попытки их отогнать: лошади бесились, а орки изумленно косились на мальчишку на руках у Белого ворона. Видя такое дело, Дамир не стал везти его в само стойбище, попросив, чтоб им поставили шатер невдалеке, который стая немедленно окружила, подпуская только его.
Диант всю дорогу провел в полузабытьи, что не удивительно. Одни ноги чего стоили! Дамиру едва удалось снять с него туфли, а когда снял — дар речи потерял: они были стерты до живого мяса, местами до кости, — как еще шел… Неужели даже боли не чувствовал? Да, мальчишка явно не в себе!
К сожалению, мастер Фейт был прав: ни одному черному исцелять не дано. Со всей его силой Дамир не мог сейчас избавить Дианта от далеко не приятных последствий его путешествия, и пришлось обойтись самыми обычными способами. Вызывать сюда Лизеллу он медлил: прежде стоило хоть немного привести мальчишку в чувство и разобраться в ситуации.
Сказать по правде, как-то совсем не хотелось возвращать принца отцу: это ж надо довести парня до такого состояния, что он предпочел дикую стаю родному дому! Били его там что ли, издевались как-нибудь извращенно? Врядли, король все-таки любит сына… Дамир уже не знал, что и думать. У него в жизни тоже всякое бывало, но до безумия, слава всем Силам, не доходило…
— Что у тебя стряслось? — раздался рядом хорошо знакомый голос, и высокая фигура шагнула к костру, — У меня голова целый день гудит, Ингер в слезах… Так тебя еще и не найти!
— Мастер! — Дамир улыбнулся с облегчением, но несколько смущенно, — Простите, забылся, наверное, немного…
За крепким рукопожатием, последовали такие же крепкие объятия.
— Рассказывай, — распорядился Дамон, усаживаясь рядом, — извини, раньше не мог…
— Ничего, не маленький, — засмеялся Дамир.
— Да уж, ты у нас теперь светило дипломатии! Вся Степь его слушает, со Светлым Советом запросто, — поддразнил его наставник, не пытаясь и не считая нужным скрывать законную гордость.
— В этом все и дело, — поморщился Дамир и кивнул в сторону шатра, — Посмотрите сами.
Он надеялся, что раз мастер здесь, то подскажет, что делать и поможет — опыта у него всяко больше… Но против ожидания, стая не подпустила и его. Даже когда маг снял уже привычную защиту, мальчишка непримиримо сверкал на него глазами, забившись подальше. Дамиру пришлось его держать и снова проецировать свое поле, только тогда Диант позволил прикоснуться к себе изысканному господину, непонятно как оказавшемуся в орочьем стане.
Дамон не стал растягивать осмотр, вернувшись к костру, долго молчал.
— Возможно, еще удастся его вернуть… — наконец проговорил он, — Тебя он подпускает… как видишь, дело не в Силе и не в цвете…
Дамир тяжело вздохнул. Если бы можно было наплевать на договор, и оставить Дианта у себя, вдвоем они с мастером может и справились бы, не говоря уж о том, что ему совершенно не хотелось круто менять свою жизнь и перебираться в так называемый цивилизованный мир.
— Лизелла ничего Совету не скажет…
— Лизелла? — маг приподнял бровь.
Дамир делано небрежно пожал плечами.
— Значит, Лизелла. Которая ничего не скажет, если ты попросишь, — Дамон от души забавлялся замешательством сына.
— Ну… ради Дианта… — замялся молодой человек под лукавой улыбкой наставника, и поспешил вернуться к главной теме, — Но король: не представляю, что он сделает!
— Да, как видно, любовь иногда бывает более тяжким бременем, чем ненависть, — задумчиво заметил Дамон.
— Угу, — согласился Дамир, и Хаген подскочил на плече, тоже оглядываясь на волков, — особенно, когда они друг друга подпирают.
— Мне кажется, здесь нужен не столько врач, сколько поддержка. Дать ему то, чего он хотел… Это трудно. Но ты справишься. Правда, для этого сначала нужно разбить барьер, которым он отгородился…
Помолчали.
— Будем думать, — заключил Дамир, — Вам пора, наверное, а то Ингер не успокоится. Извинитесь, что я подарка не припас…
— Лучший подарок это ты, — Дамон поднялся, — Ждем как обычно, смотри!
— Буду! — пообещал Дамир, на сердце стало спокойнее.
Дамон шагнул на тонкие пути, а его ученик все еще улыбаясь, направился к окруженному стаей шатру.
Диант опять плакал, уткнувшись в шкуры и покрывала. Стая подумала-подумала и присоединилась, благодаря чему собаки в стойбище окончательно сошли с ума. Волчица осторожно по-пластунски вползла к мальчику и лизнула в висок, — он развернулся и зарылся лицом в мех. Чувство защищенности, надежда на обретение своего места, чудесное ощущение близости, объедененности с человеком, так бережно и нежно несшим его на своих руках, которые унимали боль и возвращали силы, — ушло, оставив после себя привычную пустоту.
В первый момент он испугался внезапного появления благородного, хорошо одетого господина, решив, что тот явился за ним по распоряжению отца, что бы вернуть в Шпассенринк, а демонстрация магической мощи только усилила ужас. Принц прекрасно знал о существовании волшебников, и пришел, в общем-то, к правильному выводу, что раз его держат в замке, а его способности вызывают такое неприятие и осуждение, то он от них чем-то отличается. Диант счел себя ущербным, как если бы он действительно был больным.
То, что он смог почувствовать в синеглазом незнакомце с вороном было воспринято, как отмена смертной казни, при чем казни каким-нибудь особенно жутким способом вроде кипящего масла, свинца, колесования. Причем отмены в тот момент, когда палач уже приступил к делу. В нем не было неприязни или боязливой брезгливости, лишь сострадание. Его мощь потрясала воображение, и проклятый ненавистный замок мог быть стерт с лица земли по одному движению черной брови. И он был таким же, как и сам Диант, просто гораздо больше знал и умел. А это значило, что принц оказывался вовсе не ущербным, и его дар действительно может быть даром, а не проклятьем.
Но счастье от осознания своей принадлежности к какой-то общности, от присутствия рядом кого-то подобного ему, только неизмеримо более сильного и знающего, способного, а главное, желающего защитить тебя, помочь — в один момент было безжалостно отобрано, когда он увидел этих двоих рядом.
Вот с кем был схож синеглазый чародей и его сила! И это было видно сразу совершенно отчетливо, не оставляя места для сомнений, даже когда явившийся маг привычно и ловко снова свернул свое поле. Отличались лишь такие незначительные детали как одежда, цвет волос, глаз… Однако, какой язык описал бы очевидную крепость уз, связующих их? Спокойную радость отца, вырастившего достойного сына, и твердую уверенность сына в родном человеке, преклонение ученика перед наставником, чье слово свято, и гордость учителя, которого превзошел любимый ученик…
Короткий визит, пара фраз, которые Диант не мог различить: за внешней обыденностью стояло то, о чем он не смел мечтать — это было слишком больно. Принц впервые столкнулся с волшебниками, благодаря стараниям Ансгара имел самое мизерное представление о войне Начал, и не увидел в синеглазом и его госте ничего, что могло бы вызвать гнев, недовольство его отца, ничего, что могло бы стать поводом запирать их… А значит, к этому миру он все же не принадлежал! Что чародей сделает, когда поймет, что ошибся?
