Насколько далеко зашло дело, показала чистка, предпринятая новым руководителем государства Ю. В. Андроповым. Связи арестованных директоров торгов и крупных магазинов вели к партийным чиновникам и даже руководству МВД. На номенклатуру вновь дохнуло репрессиями. Лишь быстрая смерть Андропова (он пробыл на посту Генерального секретаря всего 16 месяцев) частично сняла эту угрозу. Но стала ясна альтернатива: или продолжать жить под страхом наказания или заканчивать с социализмом. Правящий класс СССР выбрал последнее, сделав ставку на «рыночную экономику».
Приход рынка означал, что теперь можно торговать дефицитом безбоязненно и спокойно вкладывать деньги в оборот, а также хранить их в нормальных банках. (Арестованный в 1983 г. первый секретарь Бухарского обкома Каримов хранил деньги и золото на сумму в несколько сот тысяч рублей в трехлитровых банках на заднем дворе дома.) Но сам дефицит, а значит легкий источник дохода, в годы «перестройки» был сохранен «изящным» способом — цена на отпускаемые предприятиями товары остались твердыми, а их реализацию сделали рыночной. Собственно, вся «перестроечная» экономика была основана на этом узаконенном уголовном преступлении — легальном воровстве государственных ресурсов. Такая практика привела к дезорганизации экономической жизни страны. К 1990 г. доход с каждой сделки достигал 300 %, а в 1991 г. в связи с инфляцией нормой стала прибыль в 500–800 %. Если тонна стального проката на заводе стоила порядка 300 рублей, то на сотнях открывшихся биржевых площадках ее продавали за несколько тысяч. Один вагон металла (64 тоны) приносил не менее 100 тыс. руб. прибыли (при средней заплате рабочего-металлурга в 300–500 руб. в месяц). А если имелась возможность продавать по десятку вагонов ежемесячно? Точно также обстояло дело с автомобилями. Б. Березовский «заработал» свои первые капиталы, покупая «Жигули» по госцене и продавая по рыночной, имея в среднем двухкратный навар с каждой проданной машины. Люди становились миллионерами за несколько месяцев, а те, кто выходили на внешний рынок, то — миллионерами долларовыми.
Почему-то экономисты и до сих пор вспоминают про пустые полки магазинов времен перестройки, не объясняя, что на самом деле никакого дефицита не было. Он был создан искусственно. Если автомашину стоимостью в 20 тыс. долларов продавать по 10 тысяч, эта модель моментально станет дефицитом. Такие автомашины исчезнут из продажи, а у салонов возникнут длинные очереди. Люди будут с ночи бегать на перекличку и писать номера на ладонях, но товар будет уходить с «заднего крыльца». Лишь цена спроса может ликвидировать дефицит. Товары ныне находятся в свободной продаже не потому, что многократно увеличилось их производство (как раз наоборот, производство с советских времен сократилось), а потому что их продают по цене платежного спроса. Тогда зачем до сих пор рассказываются байки времен «перестройки» про то, что в 1991 году «муки оставалось на четыре дня и надвигался голод»? Может, дело в некомпетентности наших экономистов, до сих пор не понимающих законов рынка? Нет, суть в другом (хотя уровень многих «ведущих» экономистов и впрямь был невысок, ибо карьеру сделали на административном поприще). Они прекрасно знали о существовании закона спроса и предложения и сейчас, и тогда. Дело в «политике». Политика разрушения была столь выгодным делом, что тайна перестройки хранится и поныне намного лучше военных секретов, а в качестве завесы конструируются мифы, как это сделано в «культовой» книге российского либерализма «Гибель империи» Е. Гайдара.
Перед заинтересованными кругами стояла задача как можно дольше тянуть с реформой цен. Декларируемая причина — забота о малоимущих, которые могу пострадать от неизбежного увеличения цен. От такой логики странным образом сникали академики экономических наук, как только они попадали во власть. В их перечне проведения немедленных преобразований реформа ценообразования сразу отодвигалась на второй и третий план. Бывший член Политбюро, экономист по образованию,
B. А. Медведев писал в мемуарах: «В правительственных проектах явственно прослеживалась тенденция к затягиванию сроков осуществления ценовой реформы…» (Медведев В. В команде Горбачева. Взгляд изнутри. — М.: Былина, 1993. С. 50). Медведев встретился с элитой экономической науки тех лет, и по его утверждению «я убедился: большинство из них пришло к выводу, что реформу ценообразования в ближайшее время проводить нельзя. Последний разговор состоялся 6 ноября (1987) с участием Абалкина, Петракова, Шаталина, Куликова и Ожерельева. По сути, я оказался в изоляции… Я без обиняков назвал такое мнение коллег отступничеством» (там же. С. 55).
Почему прежние руководители государства не отпускали цены, понятно — запрещала идеология строительства коммунизма. Но почему это не сделало руководство, выбравшее рыночный путь, ведь они дефицитом из-под полы не торговали? Тем более этим не занимались академики от политэкономии. Однако чтобы довести «перестройку» до логического конца бюрократии надо было избавиться от социализма. Единственный способ — дискредитировать его, что и было сделано. Помимо мощного идеологического наступления в прессе по методике «чехословацкой весны 1968 года», проводились необходимые экономические мероприятия.
Задним числом многие потом заявляли, что они были за реформу цен, вот только к их мнению (в том числе Медведева) не прислушивались. Зато страницы газет были заполнены статьями тех, кто доказывал, что надо подождать, ибо народ пострадает от роста цен. Позиция Горбачева была также определенной. Его помощник А. С. Черняев записал в дневник весной 1989 года слова шефа: «Думаю, что, если бы мы на это пошли люди очень быстро отказали бы в доверии политике, которая начинается с того, что залезает к ним в карман..: Все равно с реформой ценообразования мы опоздали на двадцать лет. Так что два-три года погоды не сделают» (Черняев А. С. Шесть лет с Горбачевым. — М.: Прогресс-Культура, 1993. C. 294). Вопрос: что будет через два-три года Горбачевым не задавался…
Всесокрушающая забота о народе захватила и председателя Совета министров СССР Н. И. Рыжкова. В начале своего премьерства, в 1986 г., он выступал за изменение системы цен. «4 декабря 1986 г., — вспоминал А. С. Черняев, — … Совмин представил свои выкладки, обосновывая повышение цен. Горбачев согласился: другого выхода нет… Но яростно против, с открыто популистских позиций, "в защиту бедных", выступил Лигачев, которого поддержали Воротников и Шеварднадзе» (Черняев А. С. Шесть лет с Горбачевым. — М.: Прогресс-Культура, 1993. С. 122). А спустя пару лет, Рыжков и Горбачев уже совершенно иначе смотрели на проблему цен, также считая, что с этим делом торопиться не следует. Эту же позицию — годить с ценами — поддерживали многие депутаты первого перестроечного съезда Советов и Верховного Совета СССР (1989 г.). На них как на тормоз, в частности, затем в своих воспоминаниях ссылался и сам Рыжков. В общем, создалась удобная ситуация — никто ни в чем не был виноват, ибо все блокировали друг друга, в то время как шло интенсивное непроизводительное обогащение антигосударственного образца определенных групп населения.
Демагогическая забота о народе выглядела убойно-оправданной. Если не считать того, что не было никакой необходимости начинать с повышения цен на хлеб и другие на товары первой необходимости, как это подавалось в прессе, а с автомашин, стройматериалов для индивидуальных потребителей, ковров, посуды из хрусталя, икры и десятков других подобных товаров «второй» необходимости повышенного спроса, чтобы люди увидели их в свободной продаже и могли убедиться, что это лучше, чем доставать товары по блату и стоять в очередях.
Неудачей закончилось в СССР и строительство общества социальной справедливости. Уже спустя два десятилетия после революции, в сталинские времена, деятели искусства могли получать доход в десятки раз превышающие заработки рабочих. В их семьях официально появилась прислуга. Затем в стране возникли легальные миллионеры — писатели и композиторы, получавшие гигантские авторские отчисления. Причем, в отличие от западных стран, прогрессивного налогообложения не существовало, все заработки ограничивались подоходным налогом в 13 процентов. Но, разрешив такие доходы, государство не позаботилось о способах их расходования. Квартиры не продавались, приобретение домов в сельской местности регламентировалось пропиской. Даже автомобили продавались «одна штука на семью». Капитану сборной СССР по хоккею, многократному чемпиону и победителю всех престижных турниров Борису Михайлову отказали в покупке второй машины (жене) на том основании, что это выделит их семью из общей массы советских граждан. Отказали в приобретении дачи члену французской компартии и миллионерше Марине Влади, супруги В. Высоцкого, также получавшего немалые деньги. Но товарно-денежные отношения развивались. Деньги напирали. Уравнительная регламентация превращалась в анахронизм. Объективно требовались либерализация цен и денежный доступ к материальным благам. Это можно было сделать по югославскому или венгерскому образцам, где отказались от догматического следования «трудовой теории стоимости» и признали, пусть и частично, наличие рыночного характера ценообразования. Однако власти уперлись в сохранение отжившей системы по идеологическим соображениям. Причем в дурацкой форме — десятки и сотни тысяч рублей получать было можно, а тратить их было не на что (Певец и композитор Ю. Антонов вспоминал, что вынужден был в ресторанах спускать большие суммы, ибо тратить ему — легальному миллионеру — все равно было не на что).
