Мишель еще дважды видел Голландца в «Вашингтоне». И всякий раз испытывал чувство неловкости. Не было ничего странного в том, что Суска приходил сюда торговать своими головками, как это делал на судах.

И тем не менее его молчаливое присутствие тревожило Мишеля. Он мог сколько угодно успокаивать себя, но ему все равно казалось, что тот следит за ним, что страдающий слоновой болезнью Голландец как-то странно посматривает на него.

Однажды он неохотно заговорил об этом с Жефом, потому что тот вел себя теперь тоже весьма двусмыслен» но. Всякий раз, когда Мишель заходил к нему, в его взгляде читалось ожидание чего-то и не было даже тени симпатии. Вместо того чтобы пожать Мишелю руку, он только притрагивался к ней кончиками пальцев.

— Что Жеф имеет против меня? — спросил он у Рене.

— С чего ты взял? Сам знаешь, у Жефа все зависит от настроения.

— Нет.

Он чувствовал, что она не откровенна с ним, что старается увести разговор в другую сторону.

— Он никогда не говорил тебе обо мне?

— Что он мог мне сказать?

Рене покраснела. Стало быть, Жеф говорил с ней, но она не хотела в этом признаться.

— Я знаю, он не любит меня.

— Вы из разной среды. Может быть, он тебе не доверяет?

— Не доверяет? Почему?

При первой же возможное! и Мишель шел к Жефу Именно ему он рассказал, что Голландец бывает в «Вашингтоне».

— Что он гам делает?

— Трудно сказать, что он делает там или еще где-то, — проворчал Жеф.

— Продает головки?

— Вероятно, и это тоже.

Что значит «тоже»? Почему Жеф явно не хочет об этом говорить?

Но Мишель настаивал:

— Иногда мне кажется, что он следит за мной.

Тот не ответил ни «да», ни «нет».

— Вам же известно все, что тут происходит, могли бы мне объяснить. В тот день, когда Фершо прислал письмо и когда я шел к нему, мне показалось, что я видел Суску выходящим из нашего дома.

Интерес Жефа явно пробудился, хотя он и промолчал.

— Я хочу знать, не поручил ли ему Фершо следить за мной. Может быть, не сейчас, а тогда, когда я ушел от него. Суска способен на это?

На губах Жефа появилась неопределенная улыбка, и он, повторил с нескрываемой иронией:

— Суска!

Потом словно какая-то мысль поразила его. Он нахмурил брови и более внимательно посмотрел на Моде.

— Вы о чем подумали? — спросил тот.

— Так… Понимаешь, Суска наверняка способен и на это, как способен и на многое другое. На что угодно.

Впрочем, теперь об этом ничего не слышно. За несколько лет до твоего с патроном приезда тут была странная эпидемия…

Он сказал это с определенным смыслом. Мишель в этом не сомневался. Каждое слово было тщательно взвешенно, имело значение. Жеф как будто вбивал их ему в голову.

— В дни сильного восточного ветра море выбросило на пляж несколько тел. Три, да, точно — три за два месяца. Это были не европейцы. Местные жители, но светлокожие. Только один был светло-коричневый. Общим у них было только то, что все трое были стариками и обезглавлены…

Мишель пытался понять.

— Головки негров стоят не так дорого, — обронил Жеф, словно этого объяснения было достаточно. — К тому же головки стариков спрашивают чаще — у них более выразительные лица… Говорят, что их легче коптить.

— Суска?

— Я этого не сказал. Полугодом раньше то же случилось на другой стороне канала, в Панаме. Говорят, что Суска тогда жил там.

— Не понимаю, к чему вы клоните.

— Так… Рассказываю истории, правдивые истории.

Чтобы объяснить, как трудно сказать, на что способен Суска, а на что нет. В то время, когда были обнаружены три обезглавленных трупа в Колоне, он жил в сарае, сбитом из старых досок и покрытом толем, в самом конце пляжа, немного дальше рыбачьей деревни, там, где сбрасывают нечистоты и шкуры животных… Никто не мог похвастаться, что хоть раз побывал в его сарае. Он забрасывал камнями негритят, когда те приближались к нему. Так вот, однажды к нему вздумала наведаться полиция…

— Ну и что?

Жеф обернулся, взял бутылку, наполнил две рюмки и добродушно продолжал:

— Ничего. Что бы ты хотел узнать? Когда полиция пришла, сарай горел. Прекрасно горел — наверняка внутри был бензин или нефть. Все сгорело дотла. Все! А те, кто утверждал, будто на пепелище нашли человеческие зубы, лгали — иначе полиция давно бы арестовала Голландца, правда? Он же по-прежнему на свободе… В общем, никому неизвестно, где он и что делает. Есть люди, которые, увидев его, переходят на другую сторону улицы…

Все это безусловно имело какой-то смысл. Но какой?

И существовала ли связь между тем, что рассказал Жеф, и тем, что Мишель сказал ему о Голландце?

— В общем, вы не знаете, давал ли ему Фершо поручение, но считаете, что Суска способен…

— …помалкивать! Сегодня людей, способных держать язык за зубами, встретишь не часто. Мне удавалось без особого труда вызвать иных на разговор, — это наверняка относилось к Мишелю, такое презрение звучало в голосе Жефа, — но Суска, если и обращался ко мне за чем-то, то лишь, чтобы попросить выпить… Как поживает твой кайман?

— Как обычно.

— Ну что ж, валяй!

И Жеф принялся протирать стекла за белой испанской полкой, выставив оттуда бутылки и сняв флажки.

На другой день, когда Мишель встретил Рене, направлявшуюся к парикмахеру, та его спросила:

— Что ты сделал Жефу?

— Почему ты спрашиваешь?

— Ты сказал ему что-нибудь?

— Ничего. Почему ты так решила?

— Наверное, я ошиблась.

— Расскажи.

— В самом деле, отчего бы и не рассказать? Я спустилась вниз. Он был один в кафе. Я почувствовала, что ему что-то от меня надо. «Послушай, Рене, — сказал он. — Ты хорошая девушка. Мы всегда ладили друг с другом.

Я ничего не говорил, когда ты стала жить с Мишелем, я даже тебя поощрял, потому что тебе надо было встряхнуться. Теперь я дам тебе добрый совет…»

— И что за совет он дал?

— Ты не рассердишься? Обещаешь не требовать от него объяснений?

— Говори.

— Понимаешь, не в моих интересах ссориться с ним.

Тогда мне пришлось бы вообще отсюда уехать.

— Что он сказал? — настойчиво спросил Мишель, с нетерпением стукнув ногой.

— Ничего особенного. Посмотрел в глаза, как поступает всякий раз, когда хочет придать особый вес своим словам. Положил руку на плечо и, покачав головой, проворчал: «Брось его!»

Щеки Мишеля вспыхнули, как от оскорбления или серьезного обвинения. Не зная, что возразить, он пристально смотрел в землю. Рене уже жалела о своей откровенности и попробовала свести все к шутке.

— Понимаешь, я не придаю этому никакого значения, но хотела бы знать, не говорили ли вы о чем-нибудь.

Рене могла сколько угодно брать его под руку, разыгрывать веселье, он чувствовал, что слова Жефа произвели на нее впечатление, что душа ее больше не лежала к нему.