Граф залпом осушил бокал вина и, скривившись, проговорил:

— Иначе говоря, по логике вещей, почти каждого из нас можно считать потенциальным убийцей. Если это доставит вам удовольствие, господа… — Он словно нарочно подбирал самые неуместные, самые шокирующие выражения! — Если это доставит вам удовольствие, мы рассмотрим каждый конкретный случай. Начнем с господина кюре. Была ли ему какая-либо корысть убивать мою мать? Как вы убедитесь сами, на этот вопрос не так легко дать ответ, как кажется. Денежные вопросы я оставляю в стороне…

Судорожно хватая воздух ртом, священник, казалось, порывался встать.

— Господину кюре не на что было надеяться. Но по натуре он мистик, апостол, почти святой. И вот у него есть странная прихожанка, на редкость скандального поведения. То она не выходит из церкви как самая истая христианка, то навлекает позор на весь Сен-Фиакр.

Да нет же! Не делайте такого лица, Метейе. У нас здесь мальчишник. Считайте, что мы занимаемся теперь высокой психологией.

Вера господина кюре столь горяча, что вполне могла бы толкнуть его на некоторые крайности. Недаром в былые времена грешников сжигали на кострах, дабы очистить от греха. Мать пришла к заутрене. Причастилась. На нее снизошла благодать. Но не пройдет и часу, как она вновь погрязнет во грехе и навлечет на себя позор.

Однако если она умрет прямо здесь, на церковной скамье, в святости…

— Но… — начал было священник, у которого даже слезы навернулись на глаза. Стараясь справиться с волнением, он изо всех сил вцепился в спинку стула.

— Ну что вы, господин кюре. Мы ведь упражняемся в психологии. Я просто хочу вам доказать, что даже самых суровых аскетов можно заподозрить в способности к величайшим зверствам. Однако перейдем к доктору: тут дело посложнее. Бушардон отнюдь не святой. Но спасительным для него является тот факт, что его никак нельзя причислить к истинным ученым. Будь он исследователем, ему вполне можно было бы приписать этот трюк с газетной вырезкой, вложенной в молитвенник, хотя бы ради того, чтобы выяснить способность больного сердца сопротивляться недугу…

Позвякивание вилок о тарелки слышалось все реже и наконец совсем смолкло. На лицах гостей читались тревога, настороженность, растерянность. Лишь дворецкий бесшумно, с точностью метронома, наполнял бокалы.

— Что-то вы помрачнели, господа. Мы с вами вполне разумные люди, неужели мы не можем попросту поговорить о некоторых вещах?

Альбер, подавайте следующую перемену. Итак, оставим доктора в покое, коли уж он не ученый и не исследователь. Заурядность оказалась для него спасительной.

Хмыкнув, граф повернулся к Готье-старшему.

— Теперь ваш черед. Тут дело посложнее. Но мы по-прежнему рассуждаем совершенно отвлеченно, не так ли? В вашем случае возможны два варианта. Представим себе, что вы — образцовый управляющий, честный, порядочный человек, посвятивший всю свою жизнь служению хозяевам, процветанию замка, где вы живете с колыбели. Положим, вы живете здесь отнюдь не с колыбели, но это неважно… В таком случае ваша позиция не совсем ясна. У Сен-Фиакров лишь один-единственный наследник мужского пола. И вот прямо из-под носа этого наследника его достояние по кусочкам растаскивают. Графиня ведет себя безрассудно. Не пора ли спасти хотя бы то, что осталось?

Вы ведете себя столь же благородно, как заправский герой Вальтера Скотта, и это напоминает ситуацию с господином кюре.

Но есть и другая вероятность. Вы отнюдь не образцовый управляющий, с колыбели живущий при замке. Вы — мерзавец и уже много лет пользуетесь и злоупотребляете слабостью своих хозяев. Втихую скупаете все фермы, которые они вынуждены продавать. И заклады выкупаете тоже вы. Да не злитесь же, Готье.

Разве господин священник сердился? Но это не все.

Еще немного — и вы станете полноправным владельцем замка.

— Господин граф!

— Разве вы не знаете правил игры? Говорю вам, это игра! Если угодно, мы играем в полицейских. Представьте, что мы все, подобно вашему соседу по столу, служим в полиции. Итак, наступает момент, когда графиня вот-вот дойдет до роковой черты и ей придется распродать последнее. А уж тогда непременно станет известно, что именно вы воспользовались ситуацией.

Так не лучше ли графине без лишнего шума умереть, тем паче что в таком случае ей не доведется познать нужду? — И, повернувшись к дворецкому, походившему на призрачную тень из царства теней, на демона с мертвенно-белыми руками, граф распорядился: — Альбер, принесите батюшкин револьвер. Раз он все еще здесь…

Он налил вина себе и двум своим соседям, затем протянул бутылку комиссару.

— Пожалуйста, налейте всем вина по вашей стороне стола. Уф! Вот мы и сыграли полтура нашей игры. Однако следует подождать Альбера. Господин Метейе, вы ничего не пьете…

Ответом ему было сдавленное «спасибо».

— А вы, мэтр?

И тот с набитым ртом, чуть ли не давясь, ответил:

— Спасибо, спасибо! У меня есть все, что нужно. Ну знаете! Из вас мог бы получиться великолепный прокурор!

Посмеиваясь, он один уплетал ужин с прямо-таки неприличным аппетитом, то и дело вливая в себя то бокал бургундского, то бокал бордоского и уже не ощущая разницы.

Часы на колокольне тоненько прозвонили десять.

Альбер протянул графу внушительных размеров револьвер, и Морис де Сен-Фиакр проверил, заряжен ли он.

— Прекрасно! Я кладу его здесь, прямо посреди стола. Обратите внимание, господа: стол круглый, и револьвер находится на равном расстоянии от каждого.

Три случая мы уже рассмотрели. Теперь разберем три оставшихся. Но прежде позвольте мне сделать одно предсказание. Дабы не изменять традициям Вальтера Скотта, должен вам сообщить, что еще до полуночи убийца моей матери будет мертв.

Мегрэ пристально посмотрел на него через стол и заметил, что глаза графа горят лихорадочным огнем, словно он изрядно пьян. В ту же секунду комиссар почувствовал, что кто-то опять толкает его ногой под столом.

— Итак, я продолжаю… Отведайте салату, господа…

Теперь перейдем к вашему соседу слева, комиссар, то есть к Эмилю Готье. Серьезный юноша, труженик, как говорят обычно при раздаче школьных наград, он выбился в люди благодаря собственному усердию и упорству.