Думаю, что при нынешнем режиме во Франции вряд ли в ближайшем будущем возможна какая-то иная политика, которая не вызвала бы такую же волну критики.
Каков же выход? Можно представить три возможности. Первая — тирания, вторая — диктатура в римском смысле слова, а третья — выжидание: пусть спор так или иначе решат события.
Каждый из нас в бессонные ночи мечтает о тирании, но только пусть она даст власть нашим единомышленникам! Каждый убежден, что есть какой-то иной курс, лучше правительственного. Новый курс может установить вооруженная группа, захватившая власть и заставившая повиноваться несогласных. Такой путь выбран во многих странах, которые раздираются непримиримо враждующими группировками или партиями. Одна из группировок или партий брала верх над прочими.
Второй выход, о котором часто толкуют, — обращение к спасителю на законных основаниях или, если угодно, к диктатору римского образца. Всем известно, кто он сегодня во Франции. К этой крайности призывают многие органы печати самого разного толка. О ней помышляет такое множество людей, мнения которых противоречат друг другу, что приходится допускать две возможности. Первая: третейский суд, проведенный этим спасителем, вызвал бы разочарование представителей всех лагерей, к нему взывающих. Вторая: спаситель отечества найдет выход, который чудесным образом примирит все враждующие группировки. Но можно ли представить себе курс, до того великий или хитроумный, что в нем совместятся достоинства всех предложенных решений, но не проявятся недостатки, свойственные каждому из них? Такое чудо неосуществимо. Проблема — в Алжире, а не во Франции. Даже если антагонистические партии придут к согласию относительно кандидатуры спасителя, вовсе не обязательно к нему примкнут наши противники.
Третье решение — или отсутствие решения — это наша нынешняя жизнь. Правительство лавирует между противоположными лагерями, и сторонники каждого надеются в душе, что непредвиденные события заставят правительство сделать выбор в их пользу.
Нынешний кризис мы разбирали только для того, чтобы выявить одну черту французского режима: в любой кризисный период какая-то часть сообщества может не подчиняться национальной дисциплине. Например, коммунистическая партия не скрывает своих подрывных намерений. В любую историческую эпоху треть населения Франции готова предать режим страны, во всяком случае, ведет она себя так, что защитники официальной политики считают это предательством.
В прошлом веке Ренан говорил о внутренней эмиграции. При любом режиме часть нации отрицает возможность духовного согласия с правителями, замыкаясь в неизменной враждебности. В ходе любого крупного кризиса нашего века часть населения отвергала мысленно, если не на деле, решения правительства.
Согласуется ли такая враждебность с самой сутью конституционно-плюралистических режимов? Разумеется, нет. Можно объявить незаконными все партии, не принимающие правил политической игры, проповедующие тиранию. Боннская республика поступила так с революционными партиями крайне правого и крайне левого толка. От этого она не перестала быть конституционно-демократической. Любой режим вправе защищаться от нападок тех, кто хочет его уничтожить. Но чтобы режим оставался конституционным, он должен действовать согласно собственным законам, а не просто предоставить полиции полную свободу действий. Иначе говоря, должны сохраняться конституционность актов и контроль над судебной властью.
Я не предлагаю объявить во Франции вне закона несогласных с политикой правительства коммунистов. У меня достаточно оснований не высказываться подобным образом. Помимо чисто личных причин, есть еще и довод более общего характера: объявив вне закона диссидентов или сепаратистов, отказывающих в верности правителям, можно подвергнуть риску сам конституционно-плюралистический режим. Когда в стране слишком много споров о наилучшем режиме и мерах, которые надлежит принять в какой-то конкретной ситуации, лучше зачастую смириться с полу бездействием. Когда правители огорчают нас, попытаемся услышать в их высказываниях отзвуки того, что Жан-Жак Руссо назвал бы голосом «народа, воплощающего верховную власть», ведь в конце концов именно эти правители нами избраны. Пока соблюдаются конституционные правила, еще не все потеряно. Страсти могут быть накалены до предела, однако, сохраняя законность, гражданский мир еще можно сохранить.
Вот почему я сошлюсь на выражение Ферреро, сказавшего, что конституционный режим — это такой, где вопреки всему высшей преградой является шелковая нить, — шелковая нить законности. Порвется шелковая нить законности — и непременно обозначится на горизонте лезвие меча[31] .
Перейдем к третьей части лекции. Она посвящена режимам, где господствует лезвие меча[32] . Я буду разбирать три их разновидности: испанскую революцию, национал-социалистическую революцию и русскую революцию. Несмотря на различия, их объединяет сходство истоков: насильственный захват власти вооруженным меньшинством.
Рассмотрим эти типы режимов, противоположных конституционно-плюралистическому. Первый противоположен скорее плюрализму партий, а не конституционности. Второму свойственно отрицание многопартийности при поощрении революционной партии, отождествляющей себя с государством, — таков гитлеровский режим. Наконец, третий, как и предыдущий, враждебен многопартийности и благожелателен к революционной партии, но эта партия, монополизировавшая власть, ставит перед собой цель сплотить общество в единый класс.
Португальский режим — пример первого типа. Салазар, конечно, не принимает идею парламентаризма, но стремится, ограничив полномочия государства, обеспечить независимость различных групп общества. Для такого режима характерно создание представительства, отличного от парламентского. Постоянное соперничество партий за реализацию власти запрещено, но провозглашается, что правители не всевластны и не могут быть таковыми, что они действуют в рамках закона, нравственности и религии. Власть, заявляя о своей приверженности традиционалистской идеологии, хочет устранить беспокойства, связанные с многопартийностью и парламентом, но при этом пытается избежать отождествления общества с государством. Таков режим, стремящийся к либерализму без демократии, но не имеющий поэтому возможности стать либеральным.
