2. Полиция не играет прежней роли, а главное — не действует в ущерб партии, как это было еще несколько лет назад. Она находится в распоряжении правительства и подчиняется его решениям. Полицейский аппарат пребывает в состоянии полупокоя; впрочем, уверенности в том, что покой станет полным, пока нет.
3. Грандиозные чистки в духе 1936 года больше не проводятся, но постоянно идет какое-то подобие чистки. Это заметно при сравнении состава Центрального Комитета от пленума к пленуму Циркуляция элиты (выражение итальянского социолога Парето) идет по-прежнему быстро—по прошествии определенного времени те или иные крупные государственные деятели исчезают с горизонта. Но их не казнят, как ранее. Постоянно сменяются те, кто занимал крупные посты, что свидетельствует о продолжении борьбы фракций и лидеров.
4. Наконец — и это главное — полностью остается в силе теоретическое положение о руководящей роли партии как в экономике, государственных делах, так и в духовной жизни. В своих главных чертах режим остается неизменным. По-прежнему налицо ортодоксальность и политическое единовластие партии. Устранены лишь странности и перегибы прежнего Генерального секретаря под конец жизни.
Нам известно, что произошла сенсационная с политической точки зрения перемена. Воцарения очередного «Великого Правителя» не состоялось. Правда, некоторые журналисты уже говорят, что Хрущев побил рекорд Сталина, добившись победы за более короткий отрезок времени, но мне не кажется, что это справедливо. Хрущев ныне — самый могущественный человек в Советском Союзе, но его могущество не похоже на то, каким с 1934 года располагал Сталин. Теперешний Генеральный секретарь, в отличие от Сталина, не предмет обожествления. Нет оснований полагать, что он наводит ужас на своих соратников. А ведь именно атмосфера страха, в которой пребывали ближайшие соратники Верховного Правителя, составляла, если верить Хрущеву, главную особенность сталинского режима на последнем этапе. Ни у одного из тех, кто теперь наблюдает Россию вблизи, нет ощущения, что члены Политбюро (Президиума) или члены Центрального Комитета живут в страхе перед Генеральным секретарем и всякий раз, приходя к нему, опасаются, что уже не выйдут свободными. Партия по-прежнему играет главную роль в обществе, но структура партии не та, что в сталинскую эпоху. Создается впечатление, что Центральный Комитет вновь приобрел определенную власть. Похоже, что в 1957 году, не получив большинства в Президиуме, Хрущев одержал победу над «антипартийной группировкой», поскольку срочно собрал Центральный Комитет.
Несколько более гибкими, чем раньше, стали отношения со странами народной демократии. Правда, главное не изменилось: господство Советского Союза над странами Восточной Европы сохраняется, однако национальным правительствам предоставлена определенная свобода.
Наблюдаются изменения и в экономической области. Теперешние руководители больше уделяют внимания повышению уровня жизни, стараются производить больше товаров широкого потребления, а главное, более гибкими стали их методы. Для того чтобы повысить производство сельскохозяйственной продукции, они, как во всех западных странах, решительно прибегают к ценовому механизму, материальному стимулированию, что, по сути дела, вполне нормально, стоит лишь отойти от теоретического безумия.
Один из примеров новой политики — ликвидация машинно-тракторных станций. Она показывает, как структура, не имеющая ничего общего с марксистским или ленинским учением, может стать жертвой и составной частью идеологии, а затем — вновь простым орудием труда. Сталин неоднократно называл эти станции составной частью социалистической теории, а потому ликвидация их, продажа тракторов колхозам означает рецидив прошлого. Хрущев счел станции бесполезными: колхозы разбогатели за счет повышения цен на сельскохозяйственную продукцию, они могут трактора покупать. Вероятно, в Кремле решили, что, если машины станут собственностью колхозников, обращаться с ними будут лучше. А может быть, это вызвано стремлением несколько снизить рост покупательной способности, чтобы не вызвать инфляцию.
С хозяйственной и с политической точки зрения перемены не затрагивают того, что нам представлялось сутью экономической системы. Еще чаще провозглашается приоритет тяжелой промышленности, появляются новые цели, в жертву которым (если возникнет необходимость) будет принесено все остальное, планирование осуществляется при помощи указов. Правда, пространства для маневров и свободы у предприятий стало больше.
Я прихожу к следующему выводу: до сих пор наблюдались изменения внутри режима, но не изменения самого политико-экономического режима, который проводит различные реформы, не затрагивая основ. Какие же перемены должны произойти, чтобы можно было говорить об изменении сути режима?
Мне кажется, что важнейшие черты режима — следующие:
1) однопартийность и сохранение идеологической ортодоксальности, единственный выразитель которой — партия;
2) централизованное планирование, осуществляемое бюрократией;
3) наличие бюрократической иерархии — причины неравенства в обществе.
Нет, не может и не должно быть никаких автономных сил помимо государства. Любое западное общество по сути своей — классовое, оно состоит из групп, которые отличаются друг от друга, вступают в соперничество, в борьбу между собой. Группы советского общества включены в бюрократическую, в государственную иерархию. Структура остается нерушимой и через пять лет после смерти Сталина, и пока ничто не свидетельствует о готовности наследников посягнуть на нее.
Каковы более отдаленные перспективы разложения или преображения советского режима? Я приведу несколько отвлеченных схем. Прежде всего оптимистическую — возможного преображения самой системы.
Эту неомарксистскую схему я рассматривал в предыдущей главе. Всю жестокость советского режима она объясняет экономическим положением. По неомарксистской теории, уровень жизни растет и будет расти, как и культурный уровень населения. Оба эти обстоятельства несомненны. В условиях советского режима теория обнищания столь же неверна, что и в условиях капиталистического режима. Никакой индустриальный режим, каким бы безумствам ни предавались его правительства, не препятствует повышению уровня жизни в результате роста производительности труда. Это может происходить быстрее или медленнее, но оно, обязательно для всех индустриальных обществ.
