Где-то закукарекал петух. В путаных обрывках сна Мордред увидел несушек, семенящих по просоленной морем и ветром траве на прибрежную гальку. Сула разбрасывает корм. Над головой кружат с криками чайки, несколько птиц даже ныряют, чтобы выхватить в воздухе зерна. Сула смеется, поднимает руку, чтобы отмахнуться от них.

Пронзительная, как клич чайки, труба провозгласила наступление дня переговоров.

В своем шатре на берегу Озера Артур спал, но сон его был беспокоен, и в него вторглось виденье.

Ему привиделось, что он скачет по берегу Озера, а по Озеру, отталкиваясь шестом на мелководье, скользит Нимуэ; только это не Нимуэ, а мальчик с глазами Мерлина. Мальчик серьезно глядит на него и повторяет голосом Мерлина то, что говорила ему вчера советница и чародейка, когда, прибыв со своими служанками в обитель на Инис Витрине, она послала посыльного умолять короля об аудиенции.

— Мы с тобой, Эмрис, — говорила она, называя его мальчишечьим именем, данным ему когда-то Мерлином, — дали ослепить себя пророчеству. Над нами висел топор проклятья, и теперь нам кажется, что перед нами столь давно надвигающаяся на нас судьба. Но слушай мои слова, Эмрис: судьбу творят люди, не боги. Наши собственные поступки, а вовсе не безрассудство богов, навлекли на нас злую судьбу. Боги — лишь духи, и волю свою они творят руками людей, и есть люди, которым достанет смелости встать и сказать: “Я человек. Я не стану”.

— Послушай меня, Артур. Боги сказали, что Мордред рожден тебе на погибель. Если это так, это случится не по его собственной воле и не через его деяние. Не толкай его к этому краю… Я скажу тебе сейчас то, что должно было остаться тайной меж мной и Мордредом. Некоторое время назад он приезжал ко мне в Яблоневый сад, чтобы искать моей помощи против предсказанной ему судьбы. Он клялся, что скорее убьет себя, чем причинит тебе вред. Не останови я его руку, он бы умер тогда. Так кто виноват, он или я? И он снова приезжал, на сей раз в Брин Мирддин, ища утешения, какое я, Мерлин, мог дать ему. Если он желал в прошлом бросить вызов богам, Артур, то сможешь это и ты. Отложи меч и выслушай его. Не слушай советов, но поговори с ним, выслушай и узнай. Да, узнай. Ты— ведь стареешь, Артур-Эмрис, и настанет время, настает, уже настало, когда ты и твой сын в пожатье рук сохраните Британию, словно драгоценность, укутанную в шерсть. Но разожмите руки, и вы уроните ее — она разобьется, быть может, на веки веков.

В том сне Артур знал, что он принял ее совет: он призвал к переговорам, решив выслушать то, что может сказать ему сын; и все же Нимуэ-Мерлин рыдала в своей лодке, которая уплывала вдаль по стеклянной поверхности Озера, пока не исчезла в тумане. А потом, внезапно, когда он уже повернул коня к месту встречи с сыном, верный друг споткнулся, сбросив его головой вперед в неподвижную воду. Доспехи тянули его вниз — и почему он во всеоружии собрался на мирные переговоры? И он тонул, уходил все глубже и глубже в черный омут, где вокруг него плавали рыбы, и водяные змеи как водоросли и водоросли как змеи обвились вокруг его членов, так что не пошевелить ими…

Он с криком проснулся, обливаясь потом, будто действительно тонул, но когда прибежали слуги и стража, он лишь рассмеялся и отделался шуткой, и отослал их прочь, а потом вновь погрузился в беспокойный сон.

На сей раз в видении ему явился Гавейн: Гавейн, окровавленный и мертвый, но исполненный почему-то пугающей силы, призрак былого воинственного Гавейна. И он тоже приплыл к Артуру по водам, но с глади Озера прошел прямо в шатер короля. Остановившись у постели, он вытащил кинжал из запекшейся раны в боку и протянул клинок вперед рукоятью.

— Бедуир, — сказал он, только это был не загробный шепот, каким следует говорить призракам, а высокий металлический скрежет, будто скрипят под ветром шесты. — Дождись Бедуира. Обещай предателю что угодно — земли, титулы, Верховное королевство после твоей смерти. А с ним и саму королеву. Все, чтобы сдержать его до того, как прибудет с воинством Бедуир. А потом, когда будешь уже уверен в победе, напади и убей его.

— Но это же будет предательство.

— Ничто не может быть предательством, если оно уничтожит предателя. — На сей раз, как это ни странно, призрак Гавейна говорил голосом самого Артура. — Тем самым ты будешь уверен. — Запачканный кровью кинжал упал на постель. — Сокруши его раз и навсегда, Артур, убедись, убедись, убедись…

— Мой господин ?

Слуга, склонясь над походной постелью, тронул короля за плечо, чтобы разбудить, и бессильно уставился ему в лицо, когда король рывком сел и огляделся по сторонам словно во гневе. Но все, что Артур сказал тогда:

— Скажи, чтобы проверили ремни шатра. Как мне спать, когда надо мной все скрежещет и шатается, будто на лагерь обрушилась буря?

В обмене посланьями герольдов было решено, что четырнадцать военачальников с обеих сторон встретятся на полпути в поле меж армиями.

Неподалеку от берега лежала полоска пересохшего болота, и вот на ней было поставлено два небольших, но просторных шатра. А между ними — деревянный стол, на который возложили мечи обоих вождей. Буде переговоры провалятся, сигналом к началу битвы станет поднятие или извлечение из ножен меча. Над одним шатром парил королевский штандарт — алый дракон в золотом поле. На этот герб имел право и, будучи регентом, Мордред. А он, решив сделать все, чтобы вернуть себе милость и ничем не уронить себя в глазах короля, отдал приказ сложить и убрать свой королевский стяг и, пока не завершится день и он не будет вновь объявлен наследником Артура, нести перед собой простое белое знамя.

Белое знамя развевалось теперь над вторым шатром. Когда оба полководца заняли свои места за столом, Мордред увидел, что отец неотрывно смотрит на это знамя. Он не мог знать того, что Артур сам в молодости выступал под пустым белым стягом. “Белый — мой цвет, — говорил он, — пока я не впишу в него собственный герб. А я напишу, будь что будет, напишу”.

К Нимуэ, Владычице алтаря, прибыла в обитель Дев Озера на Инис Витрине сестра Артура, королева Моргана. Это была иная Моргана, подавленная и встревоженная, прекрасно знавшая, какая судьба ее ждет, если Артур будет побежден или погибнет в битве. Она была врагом своему брату, но без него она была и будет ничем. Можно было не сомневаться, что она употребит все свои умения и хваленое волшебство ему во благо.