А вот еще одно, о страшном медведе, который съел твою знакомую:

– Мне очень нравятся твои стихи, Эвностий, – сказала Пандия. – Они почти такие же красивые, как твой хвост, а он такой элегантный. Но от всех этих разговоров о медведях мне так захотелось есть, что я даже не могу воспринимать поэзию.

Икар протянул ей наши медовые лепешки, которые были завернуты в льняной платок.

– В округе нет ни одного дикого медведя, – заметил он.

Мы и оглянуться не успели, как Пандия проглотила почти все, что было в платке, а оставшиеся кусочки быстро спрятала в свою тунику.

– Мы будем собирать камни? – спросил Икар. – Тельхины из них что-нибудь сделают для нас. Камни можно складывать в корзину.

– Мне бы хотелось иметь амулет от стригов, – сказала Пандия и пошла следом за Икаром на каменную гряду. По дороге она выуживала из туники кусочки лепешек и клала их себе в рот.

Тем временем Тея ела морковку. Она откусывала ее так аккуратно, что совсем не было слышно хруста. Легкий ветерок сдувал волосы с ее ушей, а она свободной рукой снова прикрывала их локонами.

– Тея, – сказал я, – ты похожа на испуганного кролика.

Она улыбнулась и наморщила нос:

– Только усов не хватает.

А затем Тея вновь превратилась в женщину, и волосы ее были такими мягкими, а руки такими маленькими и изящными, что я чуть не заплакал, и мне безумно захотелось, чтобы она утешила меня, прижав к груди, как маленького, обиженного мальчика.

– Тея, – прошептал я.

– Что, Эвностий?

– Тея, я…

– Хочешь морковку?

– Нет.

– Что ты делаешь, чтобы она была такой хрустящей и желтой?

– Удобряю, – сказал я. – Главным образом рыбьими головами.

И в этот момент, как теплый луч солнца, внезапно пробившийся сквозь тучи в пасмурный и холодный день, в меня вселился то ли бог, то ли демон, я взял из рук Теи морковку, а затем крепко ее обнял. Я сделал то, что казалось мне совершенно естественным, таким же естественным, как принять душ в фонтане или встать на колени, рассматривая бутон мака. Но, повинуясь богу (или демону), я совершенно забыл о своей недюжинной силе. Наверное, я был чересчур груб, и, конечно, Тея не ожидала от меня ничего подобного. Она лежала в моих объятиях, как пронзенный стрелой фавн. Я сломал ей позвоночник, мелькнула у меня страшная мысль. Сокрушил своей звериной силой это нежное создание, будто крепко сжал в руке хрупкое яйцо ласточки.

– Тея, – простонал я, разжав руки, но все еще поддерживая ее. – Тея…

Со спокойным достоинством она отвергла мою помощь и сказала:

– Эвностий, мне стыдно за тебя. Ты ведешь себя, как Мосх.

Лучше бы она отругала меня, ударила, но не наказывала, как нашкодившего ребенка или гуляку-кентавра. Да еще к тому же сравнила с Мосхом!

Я сердито выпалил:

– Он целует всех подряд. А ты прожила в моем доме целый месяц, и до сегодняшнего дня я даже ни разу не прикоснулся к тебе. Но я не евнух.

– Я же говорила, что ты для меня – как брат.

– Я не хочу быть твоим братом. У меня нет к тебе никаких братских чувств. И потом, у тебя уже есть Икар. Я хочу быть…

– Отцом? Действительно, ты на десять лет старше меня.

– Нет, это еще хуже. Мне не нравится твой отец.

– Не нравится? Но ты же никогда его не видел. Он такой красивый и гордый!

– Я знаю его! – ответил я. – Мне не хотелось тебе говорить, но я был знаком с ним еще до твоего рождения.

У Теи перехватило дыхание.

– В лесу?

– И я знал твою мать, дриаду.

– Я не хочу о ней ничего слышать.

– Нельзя рассказать об отце, не упомянув мать. – И я громко крикнул: – Икар! Пандия!

Они появились из-за гряды. Руки у них были грязные. Вдвоем они тащили полную корзину камней.

– Медведи? – прошептала Пандия, глядя на меня округлившимися от ужаса глазами. – Нас сейчас съедят?

– Нет, медведей нет, – сказал я. – Мне просто нужно вам что-то показать.

В миле от поля Драгоценных Камней, на маленькой, заросшей мхом и папоротником просеке, стоял обгоревший пень, который когда-то был величественным дубом. Сквозь разрушенные стены виднелись остатки лестницы, которая спиралью поднималась вверх и обрывалась в пустом пространстве.

– Это дерево вашей матери. – И я рассказал им об Эаке, их отце.

– Когда он пришел в лес, я был еще мальчиком. Мой отец построил в тамарисковой роще дом из тростника, где мы жили с ним вдвоем после смерти моей матери – ее убило молнией. Густые деревья закрывали солнечный свет и скрывали нас с нашим горем. В доме я только ночевал, а все дни проводил в лесу, где мы с матерью когда-то собирали каштаны и где я слушал ее рассказы о том, как наш народ переселился сюда с Блаженных островов. Именно в лесу я впервые увидел Эака. В руке он сжимал кинжал, безбородое лицо было в крови, а глаза – совершенно пустыми, как у того, кто стал жертвой стрига. Позже я узнал, что он оказался в горах, преследуя со своим отрядом ахейских пиратов. Он и его люди догнали их и разбили у самого леса. После жестокой схватки в живых остался только Эак, раненый, почти без сознания, он вошел в лес, но силы оставили его, и он опустился на колени, как убийца перед судьей, кинжал выпал у него из рук, он смотрел перед собой, но ничего не видел.

Я осторожно вышел из-за кустов, где прятался, и спросил:

– Помочь тебе встать?

Подойти к нему ближе я боялся, ведь это был человек, а человек всегда опасен.

– Он не может говорить. – Рядом со мной стояла дриада Кора.

– Твое платье соткано из солнечных лучей! – воскликнул я.

– Из солнечных цветов подсолнухов, – улыбнулась она. – Каждое утро я тку его заново, ведь лепестки живут только один день. Как любовь.

– А твои волосы как зеленый водопад. Он струится по плечам и поет свою песню.

– Может, он научился этой песне у дерева, в котором я живу, слушая, как переговариваются в ветвях дятлы и маленькие птички и как шумит листва. Но мы должны помочь нашему другу, – сказала она.

– Это человек, – прошептал я. Казалось, она не понимает, как это опасно.

– Тем более он заслуживает сочувствия.

Его прекрасные темные волосы, откинутые назад, стягивала лента, бледное и гладкое лицо казалось сделанным из алебастра – материала, из которого критяне вырезают своим царям троны. Такое лицо, безупречное и неподвластное времени, могло выйти из-под резца бога ремесел Гефеста, создавшего его в своей подземной мастерской.

Мы с двух сторон взяли человека под руки и привели в дерево дриады. Она не пригласила меня войти и улыбнулась, заметив мое разочарование. Я много слышал о чудесах, творившихся в деревьях дриад, – о винтовых лестницах, вырезанных внутри ствола, потайных дверях, за которыми находятся освещаемые светлячками комнаты, о балконах, спрятанных среди ветвей, – там дриады расчесывают свои длинные волосы, а солнечные лучи нежно поглаживают их по голове.

– Не входи ко мне. Я привела в свой дом горе, а у тебя своего достаточно.

– Он причинит тебе зло?

– Может быть.

– Зачем же ты взяла его к себе?

– Я слишком долго жила в лучах солнца.

Ни один человек не мог войти в лес незамеченным – звери сразу поднимали тревогу. Все, даже нечистые на руку трии и легкомысленные паниски, по очереди несли дежурство рядом с узким проходом, образовавшимся в высоких скалах, непреодолимой стеной окружавших нашу страну. Только этот проход соединял лес с миром людей (я не говорю о своей пещере, но туда никто не решался даже заглянуть). Мы не единственные заметили Эака, и в то время, как Кора вела его к себе домой, дежурные трубили тревогу в большую морскую раковину. На следующий день Хирон, повелитель кентавров, пришел к Коре, чтобы поговорить о пришельце.

– Я собираюсь родить от него ребенка, – сказала она. Хирон был ошеломлен этим известием. Отец – человек, а мать – зверь! Кем же тогда будет ребенок, человеком или зверем? И, встряхнув гривой, он ушел, предоставив глупой дриаде самой разбираться в том, что она натворила.