– Выходит, так! – загоготал Йокум Стисен, а остальные пришли в восторг, видя, как дурачат пастора.

– Вы слышали? Стало быть, вы все свидетели, – сказал господин Манволь.

Он вошел в сени, скинул с себя башмаки и отправился домой. Вся компания чуть не лопнула от смеха. Правда, Йокум Стисен был немного озадачен; ведь пастор ухитрился обернуть шутку в серьезное дело и с тем ушел.

И вот к вечеру, после того как гости просидели за картами часа четыре, они увидели господина Манволя, который въезжал во двор в своей голштинской коляске. Мадам тоже была тут! Пасторский батрак сидел на козлах за кучера. Что бы это значило? Когда все выбежали во двор, то увидели, что коляска набита хлебом, мясом и другими припасами; был тут и бочонок пива. Пастор потребовал, чтобы ему вынесли большие деревянные башмаки. Он готов отправиться в путь.

Йокум Стисен не на шутку растерялся. Сперва он стал просить прощения, потом предложил изрядный денежный выкуп, если пастор откажется от задуманного. Но господин Манволь твердо стоял на своем и не дал соблазнить себя синицей в руках вместо журавля в небе. Мы ведь всегда должны стремиться к большой цели. Отказаться от пари Йокум Стисен не мог, тому было слишком много свидетелей. Он надулся, как индюк, ругался, грозился и обзывал пастора самыми обидными словами. Что ж, и это иной раз приходится стерпеть, ведь верно? Тщедушный пастор твердо решил пройти свой крестный путь. Как ему удалось подбить на это мадам, сказать трудно, а может, она на сей раз и сама увидела, что не такую уж глупость затевает ее дуралей? Во всяком случае, она была так же непреклонна, как и он.

Ради имения Кнуструпгор можно было пойти на любую, даже самую сомнительную сделку.

Вот когда Йокум Стисен попался на крючок! Кое-кто пытался образумить пастора. Ну на что это похоже?… Какая странная причуда! Ведь он вмиг лишится своего места, предупреждали его. А он знай себе требовал деревянные башмаки, ему не терпелось приступить к самоистязанию. Тогда, чтобы поколебать его, присутствующие прибегли к насмешкам. Но тут на помощь ему пришла мадам. Она со своего места обрушила такую брань на собравшихся, что те смущенно потупились. Препирательства длились долго. Йокум Стисен от злости совсем потерял разум и накинулся на пастора с кулаками, но его удержали силой.

В конце концов он сдался и швырнул деревянные башмаки прямо в грязь, под ноги пастору. «Пускай этот служитель божий катится в них ко всем чертям!» – заорал он. Это было прямое поношение. Но ведь он сам приучил пастора сносить бесчестье. Господин Манволь даже не ответил ему, до того унижен он был в сердце своем. Он надел башмаки. Шутки шутить он не собирался. Он натянул на себя три пары толстых шерстяных чулок, чтобы хоть как-то заполнить «корыта». Откуда брались силы у этого слабого, тщедушного человека? От уверенности, сдается мне. Все так и покатились от смеха, увидев его в позе пилигрима, готового к своему тяжкому и долгому пути. Но тут все увидели, что придумали пастор с женой… Они велели кучеру ехать шагом, а пастор вцепился руками в задок повозки. Это поддерживало его, и подмога была нешуточная. Но все-таки он шел сам, тут придраться было не к чему. И вот таким манером они выехали из поместья.

Путь от Раннхольма до Гамбурга лежит почти через всю Ютландию! Господин Манволь проделал его за месяц и одиннадцать дней. Никто не верил, что он одолеет такой путь, но все-таки он его одолел! Пастор шагал в день по три-четыре мили, иной раз больше, иной раз меньше. Много тягот перенес он в дороге, и много натерпелся он от людей. Иные думали, что он не в своем уме, и требовали засадить его в сумасшедший дом, другие порицали его за грех, который он совершал. Чтобы священнослужитель позволил себе такое, слыханное ли дело? Но мне бы хотелось взять его под защиту. У многих ли хватило бы духу отважиться на такое безрассудство? По мне, так его бы за это следовало медалью наградить.

Не успевала процессия приблизиться к селению, как молва уже опережала ее. Люди сотнями окружали старого пастора. Они плевали на него. Зачем? Другого места, что ли, не было для этого? Они толпились вокруг и пели: «Мальбрук в поход собрался…» В Коллинге его и вовсе засадили в тюрьму, но вскоре выпустили.

Йокум Стисен послал верховых, которые должны были не отставать от пастора и следить, чтобы он не вздумал сесть в повозку. Они, само собою, пытались и вредить ему при случае. К югу от Фредеритса они разломали мост, чтобы помешать ему перебраться на другую сторону. Но это смогло задержать его лишь на короткое время, пока чинили мост.

Пастор страдал неимоверно. Последние десять дней он тащился с великим трудом. На ногах у него были волдыри, он весь исхудал, высох, как щепка. Но мадам восседала на сиденье, как ангел-утешитель, и подбадривала его, когда он почти терял силы. С каждым днем деревянные башмаки казались бедняге все тяжелее, он тащил их, как раб тащит кандалы на ногах. Перед самой Голштинией один из его башмаков развалился, и его скрепили у кузнеца железными скобами.

Это было искупление грехов для всех пасторов. Может быть, той ношей, что он взвалил на себя, он облегчил совесть многим! Все мы не без греха, и должны быть благодарны, если кто-то взваливает на себя крест и принимает страдание за всех нас. Господин Манволь совершил мученический подвиг, и за это мы его никогда не забудем. Его да еще пастора Мёллера из Хавдрупа – этих двоих я всегда ставил высоко.

Пастор Мёллер однажды в воскресенье столь истово служил обедню, что вывихнул себе челюсть, да так и остался с разинутым ртом. Он проглотил не одну муху, пока ему удалось вправить челюсть обратно. Он был истинно благочестивым человеком. Господин Манволь тоже истово вершил свой подвиг. Говорят, он не раз обливался горючими слезами, когда тащился по пустынной дороге, вцепившись в задок повозки. Правда, жена утешала его… Но его боль и его слезы благодатной росой должны пасть на наши грехи, а его скорбь должна стать нашим исцелением, ежели верить библейскому пророчеству. А в самые тяжкие минуты, сдается мне, помощь была рядом… он наверняка принимался тихо творить молитву. И к тому же он небось вспоминал про уготованное ему царствие небесное, то бишь про славное маленькое именьице…

До Гамбурга они все-таки добрались. Там пастор расхворался и много дней пролежал в постели. Когда он вернулся домой, то узнал, что лишен сана, но к этому он, само собой, был готов.

А имение Кнуструпгор все-таки досталось ему. Был суд, без этого дело не обошлось, но Йокуму Стисену пришлось уступить поместье.

Господин Манволь прожил в нем до конца своих дней. Этот отдых пришелся ему весьма кстати после путешествия в Гамбург. Вот так он заделался помещиком. Но говорили, что делами в поместье, которое они получили в полную собственность, скорее всего заправляет мадам.