– Какие новости? – неожиданно нахмурился милиционер. – Никаких новостей. Памятник вот сколачивают.

Тетки стали подниматься, старуха с карими глазами перекрестилась, отвернувшись куда-то в сторону, словно стесняясь.

Поднялся милиционер.

– Нюр! – сказал он, натягивая фуражку. – Отойдем-ка, дело есть. И ты, паренек, – позвал он меня.

Думая о лошади, о том, как снова сейчас стану отвозить снопы к молотилке, я нехотя подошел к милиционеру. «Верхом бы еще покататься, – думал я, – в седле!»

– Вот что, Нюр, – сказал он, неловко переминаясь с ноги на култышку, – Васька пропал.

– Как пропал?! – ахнула тетя Нюра.

– Да уж пропал. Три дня нету. Как ты ушла с этим мальцом, так и Васька на работу не вышел. Обыскались, Макарыч в розыск заявил. Говорит, горох воровал твой Васька вот с этим пацаном, да еще за три дня прогула по трудовому законодательству знаешь што… – Милиционер скрестил пальцы в решетку. – Я думал, тут он, но нету.

– Ой! – охнула тетя Нюра. – Значит, убег! – Она сорвала с шеи платок, заплакала и опустилась на землю. – Убег! Убег! – повторяла она. – Это я виноватая… – Она вскинула к милиционеру зареванное лицо. – А найдут, Игнат, – посадить могут?

– Могут, – ответил Игнат, будто извиняясь. – По нонешним строгостям – могут. Да еще горох чертов!

Тетя Нюра словно только услышала про это.

– Какой еще горох? – крикнула она и вскочила. – Какой горох?

Милиционер стоял, опустив голову, и ковырял култышкой мягкую землю.

– Николка! – крикнула тетя Нюра. – Какой горох?

К нам стали подходить колхозницы. Они останавливались поодаль и слушали.

Я вздохнул поглубже. Вот какой этот главбух проклятый, оказывается. Не поленился, значит, слазить в огород к Ваське, пока дома никого нет, посмотрел, растет ли горох.

– Это я, – произнес я дрогнувшим голосом, – арестуйте меня!

Милиционер удивленно оглядел меня по частям: сперва штаны, потом живот, потом голову с кепкой блинчиком.

– Арестуйте! – повторил я. – Васька тут ни при чем. Это я горох рвал.

– А много? – осторожно спросил милиционер.

– Два кармана! – ответил я. – А Васька меня отговаривал! А я его не послушался!

Милиционер плюнул.

– Чертов Макарыч! – сказал он. – Я думал, два мешка.

– И что к пареньку пристали! – проговорила старуха с веселыми глазами. Коленки она уже снова обмотала мешковиной и походила на пугало – руки бы ей только раскинуть да встать неподвижно. – Он вить работает вон как! Снопы возит! Жал намедни! Дак чо, ему гороху карман набрать нельзя?

Тетки, окружившие нас, загудели, закивали головами, но одна вздохнула:

– Охо-хо, с этим Макарычем лучше не путаться, под какой хошь закон подведет.

– Ребенка-то? – удивилась Маруськина бабка. – Да чо мы, безголосые али как? – В руке она держала поварешку и трясла ею, будто хотела врезать Макарычу по лысому лбу этой штуковиной.

Подошел бригадир, сытый и веселый. Ничего он не слышал, про что тут толковали.

– А ну, граждане бабы, поехали дальше, пока вёдро. Не дай бог, дождь зарядит.

Тетки стали расходиться.

Кто-то тронул меня за кепку. Я поднял голову. Милиционер уже сидел на лошади.

– Садись! – сказал он мне печально.

Я просунул ногу в свободное стремя и обреченно сел сзади него.

Женщины приветливо махали мне.

– Не боись, паренек! – крикнула старуха, обвязанная мешковиной.

Махнула рукой голоногая Маруська. Мелькнул общий чан, молотилка и спешащий к ней бригадир.

Сверху, с лошади, было далеко все видно.

– Вот что, паренек… как тя, – сказал милиционер.

– Колька, – ответил я, крепясь.

– Ежели пытать будут про горох, говори, что ничо не знаешь. Не брали, мол, никакой горох. Вас ведь только один Макарыч видел?

Я кивнул.

Тетя Нюра шагала рядом с конем и глядела на меня заплаканными глазами.

«Кругом какая-то чушь, – думал я, – горох этот проклятый, Васька куда-то сбежал…»

– Теть Нюр! – сказал я, стараясь ее успокоить. – Да вы не волнуйтесь. – Она взглянула на меня как на спасителя. Как на святого, который тут, на лошадиной спине, трясется. – Горох рвал я, Васька ни при чем, а сбежать он не мог, что вы! Он, наверное, на Белой Гриве пашет!

Я вспомнил двух изможденных теток и старую лошадь, вспомнил, как глядел на них Васька, когда мы уходили и все время оборачивались с горы, как он поджимал губы и шевелил желваками.

– На Белой Гриве? – удивился милиционер. – А ты откуда знаешь? Говорил он тебе, что ли?

– Да нет, – удивился я его непонятливости. Хотя откуда ему было понять? – Не говорил. Просто мы с ним туда ездили, там две женщины пашут, а поле – ого-го!

Тетя Нюра всхлипнула – то ли на радостях, что Васька еще, может, не сбежал, то ли от горя – пропал все-таки.

– Не реви, не реви, – успокоил ее Игнат, – сейчас доставлю вас и туда сгоняю.

– Будь чо будет! – проговорила вдруг твердо тетя Нюра, вытирая глаза. – Будь чо будет, только бы не убег! – Она вздохнула. – В жисть тогда перед Иваном не отвечу.

Я знал, что Иваном звали Васькиного отца, и удивился – он же погиб. Милиционер взглянул на нее сверху, цокнул на коня.

– А ты это всерьез, Анна? – спросил, помолчав, он, и я опять удивился.

Оказывается, Нюрой-то ее зовут так по-простому, а настоящее имя у нее Анна. «Анна! – подумал я. – Красивое имя. Как у королевы какой».

– Ох, Игнат, – ответила тетя Нюра, – что тебе и сказать, не знаю. Боюсь, не поймешь ты меня, осудишь, ведь ты воевал, ногу на войне потерял, значит, понять не захочешь.

Я слушал этот разговор вполуха, не очень вдумываясь в него. Все мне тюрьма мерещилась и строгий суд, где на стене висит герб СССР.

– Отчего? – ответил Игнат негромко. – Или думаешь, я там, на фронте, с ногой вместе и душу потерял?

– Значит, понимаешь? – Тетя Нюра взглянула на него удивленно, обрадованно.

– Я-то пойму, но оно, конешно, поймут не все, – ответил Игнат, – даже ваш брат, бабы.

– Да уж я назад повернула, – ответила тетя Нюра, опуская голову. – У меня ведь Васька уже жених.

– Жених-то жених, да и ты-то ведь не старуха. Старух у нас и так полно, зачем тебе-то к ним приставать? Разве мало у нас и без того горюшка? Мертвые не встанут, а живым надо жить, не в могилу глядеть, не маяться, себя не гнести. – Милиционер вздохнул, мы проехали немного молча. – Будь бы я на Ивановом месте, Анюта, – сказал он, наклоняясь с лошади к тете Нюре, – не вернись бы я с фронту, я бы тебя понял, и будь воля, так бы и сделать велел.

– Игнат, Игнат! – воскликнула тетя Нюра, разглядывая загорелое и обветренное лицо милиционера. – Вон ты какой! Я и не знала! – Она взялась за седло и шла близко к лошади, не отрывая взгляда от милиционера. – Ну, спасибо тебе, что не укорил от всего мужицкого племени! Да уж теперь все решено, и главный прокурор тут не я, не ты, не бабы, а сын мой, Васька.

Что-то мудрено они выражались. То Ваську ловят, то Васька – прокурор.

Мы въехали в деревню, и милиционер остановился возле Васькиной избы. Я сидел и слезать не собирался, потому что понимал: моя дорога дальше. В колхозную контору или того хуже.

Тетя Нюра повернула кольцо в двери.

– Ну а ты чего? – обернулся ко мне милиционер.

– Как чего? – удивился я.

Он догадался, что я жду дальней дороги, и расхохотался.

– Слезай давай! – крикнул он весело. – Приехали! – И добавил, обращаясь к тете Нюре: – Ну, так я на Белую Гриву.

– Обожди! – ответила тетя Нюра. – Жарко! Зайди кваску попей!

Я сполз с лошадиной спины и вошел в избу. Наклоняя голову, чтобы не удариться, как в первый раз, о притолоку, я ткнулся прямо в тети Нюрину спину – она переступила порог и тут же остановилась. Я высунулся из-за нее: за столом как ни в чем не бывало сидел Васька и жевал хлеб, запивая его молоком. Говорил же я: никуда он не денется!

Тетя Нюра шагнула в избу, опустилась обессиленно на лавку у печи.

Гремя деревяшкой и снимая на пороге фуражку, вошел милиционер.