– А я-то считал, что сыновняя почтительность у испанцев в крови, – заметил Блад.

– Она передается только по мужской линии, – буркнул Диего.

– Папа?! Диего, кажется, у меня бред… Ой, папа! Это и правда ты! Диего, ты бессовестный, но я тебя все равно люблю.

– Не вскакивай, сейчас я сам подойду, – Блад встряхнул плащ перед камином и протянул руки к огню. – Почему ты здесь?! Что-нибудь случилось? Что-нибудь с…

– С мамой все в порядке. Но…

Диего отступил к двери. Наверняка, если бы у Бесс были силы, она визжала бы сейчас, как девчонка, и прыгала бы, как щенок. А вот ему никого не придется так встречать. Он сделал шаг, чтобы незаметно выскользнуть за дверь, но был остановлен.

– Диего, если ты не совсем замерз, сходи в порт, найди там посудину по имени «Ночной мотылек» и забери с нее мои вещи. Их немного. Постой – вот, возьми, расплатись с капитаном и скажи, что в Лондон я сегодня не плыву. Потом закажешь здесь ужин – настоящий ужин, – добавил Блад, с отвращением глядя на остатки луковой похлебки в тарелке, стоящей у изголовья Бесс. – И возвращайся скорее, ты можешь понадобиться.

Диего возмутился той легкостью, с которой Питер Блад взялся отдавать ему приказы, но спорить у постели больной сестры не стал. Блад озабоченно считал пульс Бесс, вцепившейся в его руку.

Когда он вернулся, Бесс дремала, а Блад мрачно глядел на огонь камина.

– Большое спасибо, малыш, – сказал он рассеянно. – Пойдем поужинаем.

Диего понял, что он не сможет высказать все заготовленные фразы – не сейчас.

Ужинали почти молча – и Диего не мог бы сказать, что именно он ест. Наконец он спросил:

– Как Бесс?

– М-м-м… Не слишком хорошо. Нам придется здесь задержаться. А мне как раз нельзя задерживаться – мое отсутствие будет дурно истолковано господами из комиссии. Ну – посмотрим. Пока – иди отдохни. Я буду в комнате Бесс – в этой дыре нашлось вполне приличное кресло. А ты спи.

Когда Диего зашел в свою комнату, он обомлел. В камине ярко полыхал огонь, раскрытая постель белела свежими простынями, а, откинув одеяло, он обнаружил грелку. До сих пор хозяин почему-то не проявлял к нему подобного внимания.

В ту ночь Диего приснилось, что он болен. Когда ему было десять лет, он очень сильно болел, и мать почти две недели не отходила от его постели. Поэтому он знал, что, открыв глаза, увидит мать, сидящую рядом. Однако, когда он их открыл, он не увидел матери – зато обнаружил отца, который сидел в дальнем углу в удобном кресле, положив ноги на табуретку. Он перелистывал томик «Назидательных новелл», хмуро глядя сквозь страницы. Затем Диего услышал шаги матери и почувствовал прикосновение маленькой прохладной ладони. «Иди отдохни, ты устала», – нежно сказал отец. Диего проснулся. Ему хотелось плакать.

Утром гостиничный слуга, почтительно помогавший ему натянуть сапоги, сообщил, что если «молодой господин» желает завтракать, он может присоединиться к отцу. «К отцу». Диего стиснул зубы и кивнул. Пусть только Бесс поправится – и он выскажет этому человеку все, что о нем думает, а потом уйдет.

А пока Бесс больна, придется общаться с этим человеком. Что же, раз так, он будет предельно вежлив, разделит с ним завтрак и даже поддержит светский разговор. Диего спустился вниз.

– С добрым утром, сеньор.

– С добрым утром, Диего.

Молчание.

– Джему?

– Спасибо, да.

– Не могли бы вы мне сказать, как провела ночь Бесс?

– Она сильно кашляла. А как ты? Я вчера боялся, что ты промерз.

Диего вспомнил свое вчерашнее удивление.

– Что вы сделали с хозяином? Я и представить себе не мог, что здесь есть такие тонкие простыни.

– Я показал ему золотой – издали – и пообещал, что если кто-нибудь из нас – мой сын или я – будет чем-либо недоволен, я приготовлю из его филейных частей фрикассе по рецепту индейцев-караибов. Он, кажется, поверил, – усмехнулся Блад.

Диего передернуло. «Мой сын». Кажется, этот авантюрист привык слишком просто смотреть на вещи. И грозить мирным людям пытками он тоже привык. Однако вежливый разговор надо было продолжать.

– Могу ли я поинтересоваться, как обстоят ваши лондонские дела?

Блад быстро взглянул на Диего. Преувеличенно-вежливый тон не оставлял сомнения в том, что на самом деле парня это нисколько не занимает.

– Бывало хуже. Но, по крайней мере, раньше я всегда видел борт своего противника.

– Вы хотите сказать, ваших беспомощных жертв? – не удержался Диего. Этот враг Господа Бога и Его Католического Величества, кажется, гордился своим прошлым.

– Я не считаю, что испанцы умеют быть только беспомощными жертвами, – невозмутимо парировал Блад. Диего открыл рот. – Некоторые из них умели кусаться. Например, блаженной памяти дон Мигель… Ты слышал о нем?

– Я слышал, что он мстил вам за смерть своего брата, – сказал Диего, выбирая слова. С этим пиратом следовало быть начеку. – Разве это не естественно и не справедливо?

– Естественно – согласен. Справедливо… Вряд ли найдутся на свете два человека, у которых представления о справедливости полностью совпадают. Я не убивал его брата. Однако он счел бы справедливым повесить меня… или выпотрошить живьем… не знаю, что подсказывало ему его воображение.

Диего припомнил:

– Кажется, как-то раз он попал в ваши руки – и вы отпустили его? – этот факт не вписывался в привычный образ и всегда озадачивал его.

– А зачем он был мне нужен? – удивился Блад.

– Я думал, вы должны были его ненавидеть.

– За что? За то, что он считал меня виновным в смерти своего брата?

– Вы проявили великодушие, – полуутвердительно произнес Диего.

– Наверное, – ответил Блад.

Он хорошо помнил, как это было.

Яркое солнце, и он идет по качающейся палубе. Кто-то стонет и кричит, но он старается не смотреть по сторонам. Кусок падающего рея, сбив шлем, разодрал кожу на его затылке, и в глазах плавает пелена. Он должен держаться прямо – на него смотрят. Он идет, стараясь не наступать на красные скользкие пятна, растоптанные ногами. А навстречу ему идет дон Мигель. Он тоже держится прямо, и рукав у него разодран, а по пальцам стекает красное. Пусть он уходит. Сейчас Бладу не до него. Ему надо держаться прямо. Потом это назовут великодушием. Потом возникнет легенда об элегантном и уверенном капитане, легко ступающем по палубе захваченного корабля. Он говорит Хагторпу: «Займись здесь всем, и пусть кто-нибудь посмотрит, что у меня с головой». И тут из кормовой каюты выходит Арабелла – его будущая жена – а с ней какой-то хлыщ. И он низко кланяется ей – и в затылок ударяет боль, а глаза заливает пот, смешанный с копотью. И сквозь подступающую дурноту долетают слова: «Среди моих знакомых нет воров и пиратов, капитан Блад!»…

– О чем вы думаете? – спросил Диего. – У вас такое лицо…

– О том, как все это было тогда, – медленно ответил Блад. – Извини, я должен идти к Бесс, а после – к Жюсье.

И он ушел, оставив недопитым свой кофе, а Диего остался сидеть и смотреть в скатерть.

Вечером Блад вызвал Диего к себе – слуга передал приглашение с интонациями, с какими, наверное, знатного гранда извещают о том, что король удостаивает его аудиенции. Блад, уже одетый для дороги, стоял у темного окна и смотрел на струи дождя.

– Я должен ехать, – сказал он. – Я и так задержался дольше, чем мог. – Он отвернулся от окна и быстро прошелся по комнате. – Я не оставил бы Бесс в таком состоянии… Если бы не ты… Я не знал бы, как поступить. – он опять заходил по комнате. – Садись же, я не настаиваю, чтобы в моем присутствии стояли, – раздраженно бросил он через плечо.

Диего сел.

– Но ты оказался здесь. Это сильно упрощает все. Ты… Блад остановился. Сделав над собой усилие, он продолжал уже мягче.

– Я прошу тебя: присмотри за Бесс, пока она больна, а затем привези ее ко мне. В Лондон.

– Вы все решили за меня, – сказал Диего, сдерживаясь. – Вы знали, что я сделаю это и без вашей просьбы.