До садика, а потом и до школы добираюсь без приключений, но позже обычного. Наверное поэтому мне приходится лицезреть мчащийся к школьной парковке мотоцикл Беркутова, издающий адский рев. Я даже сквозь наушники дернулась от испуга в сторону так, что едва не рухнула, споткнувшись о бордюр.

Явился…

Пока иду, недовольно смотрю на парня, стаскивающего с головы шлем. Грановская, которая, к слову, восседает позади него, тут же лезет обниматься, прижимаясь к его широкой спине щекой. Разглядываю девчонку. Ее короткая юбка для езды на мотоцикле явно не предназначена. Того и гляди лопнет по швам на самом интересном месте. Вот ведь была бы потеха!

Она слезает с мотцикла, и встает напротив него. Кладет руки ему на плечи, что-то говорит, склоняясь ближе, и лезет целоваться, запуская когтистые пальцы в темные волосы. Он прижимает ее за талию к себе.

Я краснею. От вида открывшийся картины подкатывает рвотный рефлекс. Прямо перед центральным входом в школу, совсем уже стыд потеряли! Да еще так бессовестно… Их не смущает даже завуч, Венера Львовна, проходящая в эту минуту мимо. А она тоже хороша! Могла бы и замечание сделать. Педагог…

Да. Осенью и весной этот полудурок носится по Москве на мотоцикле. И он вроде даже у него не один. Прошлой весной это был железный конь марки хонда, а теперь вот на новенькой ямахе подкатил.

Семеню к зданию, цепляя краем глаза его модный мотоциклетный костюм: штаны, куртка, перчатки и тяжелые на вид ботинки. Выпендрежник, что с него взять! И не лень переодеваться каждое утро?! Ведь в подобной одежде по гимназии расхаживать нельзя. Даже такому наглому и наплевавшему на правила павлину как он. Игнорировать форму не позволено никому.

Захожу в холл. У гардеробной, низко склонившись к самому полу, ползает Харитонова.

— Саш, ты чего? — интересуюсь, наблюдая за тем, как она что-то ищет с маниакальным выражением лица.

— Сережку где-то потеряла, Ален! — сокрушается рыжая.

— А чего ты без очков? — удивляюсь я. — Ты ж без них дальше собственного носа ничего не видишь!

Она отвечает не сразу. Встает и отряхивает коленки от несуществующей пыли.

— Ну после шутки Бондаренко про пуленепробиваемое стекло у меня как-то отпало желание их носить, — отзывается нехотя.

— Тебе же всегда было плевать на то, что говорят другие…

— Я на линзы хочу перейти. Алеша прав, они ужасные. — Харитонова вдруг заливается краской.

Алеша… Что-то тут нечисто, но с вопросами я не лезу.

— Хочешь сказать, это не так? — поднимая с пола портфель, спрашивает она.

— Ну, если честно… то да. Они странноватые, — сконфуженно пожимаю плечами. Врать я не люблю, да и не умею.

Мы несем куртки гардеробщице. Занимаем очередь за шепчущимися десятиклассницами и ждем.

— Саш, — робко зову ее я. — Ты решила ту задачу по геометрии? Со звездочкой которая.

— Не-а, — чешет лоб рыжеволосая. — Не смогла. Намудрили там в условиях выше крыши, мозг сломаешь…

Пока она возмущается и проклинает на чем свет стоит того, кто составлял эту задачку, в холле появляется хохочущая Грановская с подругами. Они громко переговариваются и складывают на Сивову свои курки. Она несет их в сторону гардероба, в то время как эти курицы остаются покрасоваться у зеркала.

— Дай пройти, коротышка, — басит Марина, толкая Харитонову плечом.

— Халк недоделанный, — зло шипит Сашка.

— Че ты там провякала, конопля? — поворачивается Сивова, которая, к слову весит в два раза больше Сашки и занимается толканием ядра.

— Говорю сила есть, ума не надо, — совсем не тушуется Сашка, упирая руки в бока.

— Я не тупая! — ревет та в ответ, делая шаг в нашу сторону.

— Но отсутствие культуры налицо! — заявляет Харитонова.

Сивову окликает гардеробщица. Интересуется, собирается ли та сдавать вещи. Получив номерки, Марина снова подходит к Сашке, давая понять, что разговор не окончен.

— Ты че смелая чересчур, конопля? — грозно нависает над ней.

— Марина, успокойся, — вмешиваюсь я.

— Тебе слова не давали, убогая! — переключается на меня, окинув презрительным взглядом.

Как же мне осточертели эти их обращения! Убогая. Нищебродка. Мышь. Моль.

— Уж лучше быть убогой, чем чьим-то прихвостнем, — задираю подбородок.

— Эт че ваще за намеки? — наезжает она, толкая меня.

— Тебе надо искоренить из своей речи слово-паразит «че», — совсем ни к месту информирует Сивову Саша.

— Это не намеки, а прямой текст, — отзываюсь сквозь зубы я.

— Марин, ну что ты там зависла? — недовольно кричит Грановская, но в ту же секунду отвлекается, заприметив на входе своего парня.

Сивова сверлит меня тяжелым взглядом.

— Иди, заждались тебя. Некому исполнять поручения! — несет меня отчаянно.

Поворачиваюсь к гардербощице и отдаю свою куртку. Только забираю номерок, как чувствую острую боль. Это Маринка вцепилась мне в волосы.

— Я тебе ща шею сверну! — шипит она, дергая к себе сильнее. — Извинилась быстро!

— Отпусти, дура, — пытаюсь отбиться от нее я. В глазах аж слезы встали, такой резкой оказалась боль.

— Алееен, Мариииин, кто-нибудь, помогите! — полицейской сиреной верещит паникующая Харитонова. На язык она остра и сильна, а вот в том, что касается физической расправы — вряд ли.

— Ну-ка хватит! — возмущается престарелая гардеробщица.

— Мышь поганая! — начинает душить меня Сивова, зажав своими ручищами. — Я те язык ща вырву!

Кашляю. Тоже успеваю схватить ее за выбеленные волосы. Как говорится, действую ее же методами.

Марина вопит, но отпускать меня явно не собирается.

— Эээ, Сивова, ты совсем ополоумела? — слышу знакомый голос справа. — Отпусти ее.

Замерла.

В Даню Марина Сивова влюблена давно. Может, именно поэтому она почти сразу же исполняет его просьбу.

— Пусть ток вякнет че-нить еще, Дань! — угрожает, поправляя прическу.

— Уймись, Марин.

Я в этот момент пытаюсь отдышаться. Толпа вокруг нас собралась приличная. Глазеют, улыбаются. Бесплатное шоу пришли посмотреть.

— Ты как? — пищит рядом Харитонова, обеспокоено заглядывая мне в лицо округлившимися глазами.

— Нормально я, — отмахиваюсь.

Князев осматривает меня и убирает с лица волосы, которым удалось каким-то образом уцелеть и остаться на моей голове.

— Пойдемте, до кабинета вас провожу, — толкает нас в сторону лестницы он. — Чего сцепились-то?

— Неважно, — отвечаю мрачно. Говорить о продолжающейся травле мне не хочется.

Прощаемся с Даней до большой перемены и заходим с Харитоновой в класс. В кабинете литературы творится что-то неимоверное. Под потолком гелиевые черно-белые шары, перемешанные с розовыми, в руках у девочек какой-то огромный глянцевый альбом с фотографиями, а на учительском столе торт, на котором сидит съедобная хищная птица — Беркут.

— Чего только не выдумают, — комментирует Саша, читая надписи на шариках.

Среди них явно те, которые от парней:

«Капец ты старик»

«С Днюхой тебя, говнюк»

«Я здесь только из-за торта»

«Все индейцы как индейцы, а ты вождь»

«Ни стыда, ни совести — ничего лишнего»

Похабные пожелания вроде: «Чтобы всегда на двенадцать» и стишки с матами, я даже читать не стала.

Были там и ванильные розовые шары. Явно от женской половины.

«Стильному»

«Великолепному»

«Сильному»

«Лучшему»

От некоторых фразочек прям лицо мое перекосило.

«Ты — космос»

«Ходячий секс»

«Все трусики твои»

Н-да уж…

— Чего встала там, Лисицына, исчезни! — недовольно машет мне рукой Абрамов. — Твой звездный час состоится попозже!

Не успеваю предположить, что он имеет ввиду. Когда раздается звонок в класс неспешно входит именинник в белоснежной рубашке, с повисшей на плече подружкой.

— Сюрприз! — орут пресмыкающиеся, взрывая хлопушки. Грановская при этом снова зацеловывает своего ненаглядного.

— С днюхой, Рома!

Ах да, ну точно. 11 октября. Как я могла забыть, что в этот день на свет появился один мерзкий гоблин, чье призвание — отравлять мое существование.