Голубев поочередно заглянул под кровати. Там ничего не было. Затем приоткрыл тумбочку. В ней лежали конспекты и учебники. Окно было плотно закрыто верхним и нижним шпингалетами.

– Агния Семеновна, что-то я не могу понять, – нахмурившись, сказал Слава. – Если девушки после экзаменов здесь не появлялись, то куда исчезла их летняя одежда?..

– Солнышкина тут ничего из одежды не держала, – быстро ответила вахтерша. – Она ведь в своем доме жила и сюда заглядывала редко. Бывало, в чем прибежит, в том и убежит.

– А Кавазашвили?..

Старушка смутилась:

– У Кавазашвили, кажется, чемодан с вещами был.

– Куда же он делся?

– Кто его знает куда. За свое дежурство головой ручаюсь, но за других вахтеров поручиться не могу. Может, в их смену Нино забрала свои летние вещички.

– Я на десять ладов переговорил со всеми вахтерами. Так же, как и вы, они уверяют, что на их дежурстве Кавазашвили с конца учебного года в общежитие не заходила. Солнышкина тоже с той поры здесь не была. Как это понимать?..

– Как, как? Я почем знаю как, – неожиданно обиделась вахтерша. – Нино ведь не чужое украла, а свое собственное взяла. Разве это уголовное преступление?

– Дело не в преступлении. Вопрос в другом. Кто неправду мне говорит: вы или другие вахтеры?

Старушка, потупившись, развела руками. Лицо ее потускнело, а разговорчивость словно иссякла. Внезапность перемены насторожила Голубева. Слово по слову он все-таки узнал, что Агния Семеновна Хрипунова проживает недалеко от медучилища в частном домике на улице Шанхайской, именуемой в повседневном разговоре «Шанхаем». Это насторожило еще больше.

Название улицы возникло от ее основателя. По рассказам старожилов, в начале тридцатых годов на бывшей тогда окраине райцентра, возле крутого болотистого оврага, первым поселился китаец Ваня Сейфу, бойко торговавший кустарно изготовленными из пережженного сахара «петушками на палочке». Рядом с похожей на фанзу саманной избушкой первого поселенца вдоль овражного склона стали селиться в вырытых землянках бежавшие от коллективизации крестьяне и скрывающиеся от надзора правоохранительных органов уголовники-рецидивисты. Так и появилась глухая односторонняя улочка, на которую ночью осторожные люди в прежние времена не ходили, а те, кто рискнул заглянуть в темный угол, обычно оттуда не возвращались. Одному Богу известно, сколько неприкаянных душ сгинуло в болотистом овраге. С годами на месте землянок появились добротные избы и огороженные высокими заборами дома. Возвели их новые поселенцы. Однако дурная молва о «Шанхае» передавалась из поколения в поколение. Поддерживали ее живущие здесь отпрыски уголовных династий вроде Федьки Косого да Степки Лысого, известные в райцентре не столько криминальными деяниями, сколько беспросветным пьянством.

Недолго думая, Голубев отправился на Шанхайскую. Окольными разговорами с соседями Хрипуновой здесь Слава выяснил, что подрабатывающая вахтершей семидесятилетняя пенсионерка с уголовным миром никаких связей не имеет. Всю жизнь она проработала техничкой в разных организациях. Живет одиноко и получает минимальную пенсию, на которую при разгулявшейся рыночной стихии нелегко свести концы с концами. Со знакомыми людьми Агния Семеновна всегда в ладу. Услужлива и доброжелательна. На горькую судьбу не жалуется. Домик свой с гераньками в окошках содержит опрятно. Любит попариться в русской баньке, после этого выпить рюмочку и от души поговорить с соседками на лавочке возле дома. Лишь последнюю неделю она почему-то стала малоразговорчивой и, отдежурив в общежитии, на лавочку не выходит.

Получив такую информацию, Слава решил докопаться до причины, побудившей общительную старушку перестать общаться с соседками с того самого момента, когда Вика Солнышкина и Нино Кавазашвили «ушли в подполье». Учитывая, что Хрипунова сдает дежурство в восемь часов утра, Голубев на следующий день приготовился к работе пораньше. Вместо джинсового костюма, в котором обычно ходил, он облачился в темно-синее спортивное трико, на голову накинул пляжную кепочку с длинным пластмассовым козырьком, а для большей неузнаваемости надел еще и темные очки. Посмотрев в зеркало, усмехнулся. Такой наряд лучше подходил начинающему щипачу, чем оперативнику уголовного розыска. За пятнадцать минут до смены вахтеров Слава, изображая наслаждающегося запахом цветущей сирени бездельника, уже сидел на скамейке в сквере возле общежития медучилища.

Агния Семеновна сдала дежурство в девятом часу. Голубев рассчитывал, что она сразу пойдет домой, но старушка накинула на плечо ремень объемистой хозяйственной сумки и направилась к продуктовому магазину, расположенному на противоположной стороне улицы. Слава, поднявшись со скамейки, пошел за ней.

Ранних покупателей в магазине было мало. Хрипунова прежде, чем стать в очередь, прошлась вдоль прилавка, словно присматриваясь, чего бы такое купить. Сделанный ею выбор озадачил Славу. Агния Семеновна взяла две булки хлеба, большую банку растворимого кофе, две упаковки германского кекса, по нескольку банок сгущенного молока, рыбных консервов и мясной тушенки. После этого стала набирать продукты, продающиеся на разновес. В их числе оказались копченая колбаса, сосиски, сыр, шоколадные конфеты и импортная карамель в обертках. Все это бралось из расчета явно не на одного человека и по общей стоимости превышало, пожалуй, три или четыре минимальные пенсии. Столь роскошный выбор могла позволить лишь хозяйка из хорошо обеспеченной семьи.

Расплатившись с продавщицей десятитысячными купюрами, Хрипунова уложила продукты в сумку, подсунула под ремень правое плечо и, скособочась от тяжести, вышла из магазина. Стараясь не привлекать внимание старушки, Голубев пошел следом. Неторопливо шагая, они через сквер миновали общежитие и по узкому переулочку свернули на улицу Шанхайскую.

Небольшой пятистенок Хрипуновой находился в самом начале улицы, где когда-то стояла китайская «фанза». Агния Семеновна отворила калитку и вошла в тесный чистенький дворик. Из-за угла тотчас выбежала мохнатая болонка. С веселым лаем она запрыгала вокруг хозяйки. Старушка поставила на крыльцо под продолговатым карнизом увесистую сумку. Поводив уставшим плечом, достала карамельку, освободила ее от обертки и бросила собачке. Та, мигом изжевав конфету, запрыгала вновь.

– Хватит, Жулька, не цыгань! – строго прикрикнула Агния Семеновна.

Болонка послушно скрылась за углом.

Когда Хрипунова, подслеповато щурясь, стала вставлять в замочную скважину ключ, Голубев решил, что дальнейший «маскарад» не имеет смысла. Он сдернул с головы кепочку и снял очки. Подойдя к калитке, громко поздоровался. Старушка, вздрогнув, обернулась:

– Кого еще Бог принес?..

– Все тот же сотрудник угрозыска в гости пожаловал, – с улыбкой сказал Слава.

– Устала я за ночь, не до гостей, – хмуро ответила Агния Семеновна. – Зайди, дружок, попозднее.

– Позднее мне нельзя. Боюсь, квартирантки ваши еще дальше скроются.

– Какие квартирантки?

– Вы же знаете, кого я ищу…

Хрипунова, придерживаясь за стену дома, словно у нее внезапно стали подкашиваться ноги, медленно села на крыльцо. Огорченно спросила:

– Ну что ты ко мне прилип как банный лист?

– Служба обязывает, извините.

– Я ж вчера русским языком тебе все объяснила.

– Не все, Агния Семеновна, – возразил Слава. – Вчера вы ни словом не обмолвились, что Кавазашвили и Солнышкина живут у вас.

– Чего бредишь?

– Это не бред. Своими глазами видел, как вы продукты закупали. Очень богато отоварились. Сколько своих пенсий и зарплат враз ухлопали?

– Чужие деньги грешно считать.

– И тратить их не жалко, да?..

– Я и своих не жалею, когда они есть.

– С чего так круто разбогатели?

– Не с воровства, конечно…

Краем глаза Голубев наблюдал за выходившим во дворик окном с горшочком пышной герани. Нижняя половина окна была прикрыта белой занавеской. Кончик занавески вдруг чуть-чуть приподнялся, будто из комнаты кто-то хотел увидеть, что за пришелец разговаривает во дворе. Заметив это, Слава заговорил громче: