Среди членов Конвента имелся некий маркиз Луи де Монто, страстный приверженец Марата; именно он поднес Собранию десятичные часы, увенчанные бюстом своего кумира.

В ту самую минуту, когда Марат входил в здание Конвента, Шабо подошел к Монто.

– Эй, бывший, – начал он.

Монто поднял глаза.

– Почему ты величаешь меня бывшим?

– Потому что ты бывший.

– Я бывший?

– Да, ты, ты ведь был маркизом.

– Никогда не был.

– Рассказывай!

– Мой отец был простой солдат, а дед был ткачом.

– Ну, завел шарманку, Монто!

– Меня вовсе и не зовут Монто.

– А как же тебя зовут?

– Меня зовут Марибон.

– Хотя бы и Марибон, – сказал Шабо, – мне-то что за дело?

И прошипел сквозь зубы:

– Куда только все маркизы подевались?

Марат остановился в левом коридоре и молча смотрел на Монто и Шабо.

Всякий раз, когда Марат появлялся в Конвенте, по залу проходил шопот, но шопот отдаленный. Вокруг него все молчало. Марат даже не замечал этого. Он презирал «квакуш из болота».

Скамьи, стоявшие внизу, скрадывал полумрак, и сидевшие там в ряд Компе из Уазы, Прюнель,[361] Виллар,[362] епископ, впоследствии ставший членом Французской академии, Бутру,[363] Пти, Плэшар, Боне, Тибодо,[364] Вальдрюш бесцеремонно показывали на Марата пальцем.

– Смотрите-ка – Марат!

– Разве он не болен?

– Как видно, болен, – явился в халате.

– Как так в халате?

– Да в халате же, говорю.

– Слишком уж много себе разрешает.

– Смеет в таком виде являться в Конвент!

– Что ж удивительного, ведь приходил он сюда в лавровом венке, почему бы не прийти в халате?

– Медный лоб, да и зубы словно покрыты окисью меди.

– А халат-то, глядите, новый.

– Из какой материи?

– Из репса.

– В полоску.

– Посмотрите лучше, какие отвороты!

– Из меха.

– Тигрового?

– Нет, горностаевого.

– Ну, горностай-то поддельный.

– Да на нем чулки!

– Странно, как это он в чулках!

– И туфли с пряжками.

– Серебряными.

– Ого, что-то скажут на это деревянные сабо нашего Камбуласа!

На других скамьях делали вид, что вообще не замечают Марата. Говорили о посторонних предметах. Сантона подошел к Дюссо.

– Дюссо, вы знаете?

– Кого знаю?

– Бывшего графа де Бриенн.

– Которого посадили в тюрьму Форс вместе с бывшим герцогом Вильруа?

– Да.

– Обоих знавал в свое время. А что?

– Они до того перетрусили, что за версту раскланивались, завидя красный колпак тюремного надзирателя, а как-то даже отказались играть в пикет, потому что им подали карты с королями и дамами.

– Ну и что?

– Вчера гильотинировали.

– Обоих?

– Обоих.

– А как они держались в тюрьме?

– Как трусы.

– А на эшафоте?

– Как храбрецы.

И Дюссо добавил:

– Да, умирать, видно, легче, чем жить.

Барер между тем зачитывал донесение, касающееся положения дел в Вандее. Девятьсот человек выступили из Морбигана, имея полевые орудия, и отправились на выручку Нанта. Редон под угрозой сдачи – крестьяне наседают. Пэмбеф атакован. Перед Мендрэном крейсировала эскадра, чтобы помешать высадке. Весь левый берег Луары от Энгранда до Мора ощетинился роялистскими батареями. Три тысячи крестьян овладели Порником. Они кричали: «Да здравствуют англичане!» Письмо Сантерра, адресованное Конвенту, которое оглашал Барер, кончалось словами: «Семь тысяч крестьян атаковали Ванн. Мы отбросили их и захватили четыре пушки…»

– А сколько пленных? – прервал Барера чей-то голос.

Барер продолжал:

– Тут имеется приписка: «Пленных нет, так как пленных мы теперь не берем».[365]

Марат сидел не шевелясь и, казалось, ничего не слышал, – он весь был поглощен суровыми заботами.

Он вертел в пальцах бумажку, и тот, кто развернул бы ее, прочел бы несколько строк, написанных почерком Моморо и, очевидно, служивших ответом на какой-то вопрос Марата.

"Мы бессильны против всемогущества уполномоченных комиссаров, особенно против уполномоченных Комитета общественного спасения. И хотя Женисье заявил на заседании 6 мая: «Любой комиссар стал сильнее короля», – ничего не переменилось. Они карают и милуют. Массад в Анжере, Трюллар в Сент-Амане, Нион при генерале Марсе, Паррен при Сабльской армии, Мильер[366] при Ниорской армии, – все они поистине всемогущи. Клуб якобинцев дошел до того, что назначил Паррена бригадным генералом. Обстоятельства оправдывают все. Делегат Комитета общественного спасения держит в руках любого генерал-аншефа".

Марат попрежнему теребил бумажку, затем сунул ее в карман и не спеша подошел к Монто и Шабо, которые продолжали разговаривать, ничего не замечая вокруг.

– Как там тебя, Марибон или Монто, – говорил Шабо, – знай, я только что был в Комитете общественного спасения.

– Ну и что ж там делается?

– Поручили одному попу следить за дворянином.

– А!

– За дворянином вроде тебя.

– Я не дворянин, – возразил Монто.

– Священнику…

– Вроде тебя.

– Я не священник, – воскликнул Шабо.

И оба расхохотались.

– А ну-ка расскажи подробнее.

– Вот как обстоит дело. Некий поп, по имени Симурдэн, делегирован с чрезвычайными полномочиями к некоему виконту, по имени Говэн; этот виконт командует экспедиционным отрядом береговой армии. Следовательно, надо помешать дворянину вести двойную игру, а попу изменять.

– Все это очень просто, – сказал Монто. – Придется вывести на сцену третье действующее лицо – Смерть.

– Это я возьму на себя, – сказал Марат.

Собеседники оглянулись.

– Здравствуй, Марат, – сказал Шабо, – что-то ты редко стал посещать заседания.

– Врач не пускает, прописал мне ванны, – ответил Марат.

– Бойся ванн, – изрек Шабо, – Сенека[367] умер в ванне.

Марат улыбнулся.

– Здесь, Шабо, нет Неронов.

– Зато есть ты, – произнес чей-то рыкающий голос.

Это бросил на ходу Дантон, пробираясь к своей скамье. Марат даже не оглянулся.

Наклонившись к Монто и Шабо, он сказал шопотом:

– Слушайте меня оба. Я пришел сюда по важному делу. Необходимо, чтобы кто-нибудь из нас троих предложил Конвенту проект декрета.

– Только не я, – живо отказался Монто, – меня не слушают, я ведь маркиз.

– И не я, – подхватил Шабо, – меня не слушают, я ведь капуцин.

– И меня тоже, – сказал Марат, – я ведь Марат.

Воцарилось молчание.

Когда Марат задумывался, обращаться к нему с вопросами было небезопасно. Однако Монто рискнул:

– А какой декрет ты хочешь предложить?

– Декрет, который карает смертью любого военачальника, выпустившего на свободу пленного мятежника.

– Такой декрет уже существует, – прервал Марата Шабо. – Его приняли еще в конце апреля.

– Принять-то приняли, но на деле он не существует, – ответил Марат. – Повсюду в Вандее участились побеги пленных, а пособники беглецов не несут никакой кары.

– Значит, Марат, декрет вышел из употребления.

– Значит, Шабо, надо вновь ввести его в силу.

– Само собой разумеется.

– Об этом-то и требуется заявить в Конвенте.

– Совершенно необязательно привлекать к этому делу весь Конвент, достаточно Комитета общественного спасения.

– Мы вполне достигнем цели, – добавил Монто, – если Комитет общественного спасения прикажет вывесить декрет во всех коммунах Вандеи и накажет для острастки двух-трех виновных.

– И при том не мелкую сошку, – подхватил Шабо, – а генералов.

– Пожалуй, этого хватит, – произнес вполголоса Марат.