Мадам перестала шить. Ее руки лежали без дела на вышивании, упавшем на колени. Я думала, что ее интересует игра, пока не увидела, что на доску она тоже не смотрит. Глаза застыли на затылке Филиппа, она углубилась в размышления так, что когда мальчик неожиданно вскрикнул, она без преувеличений подпрыгнула. Он издал ликующий вопль и показал на доску:

— Ваша королева! Королева! Regardez месье, я съел вашу королеву!

— Вижу, — сказал невозмутимый Флоримон, — а не скажете ли вы мне, Капабланка, по каким новым правилам вы имели возможность передвинуть вашу фигуру прямо так вниз по доске?

— Путь ничего не загораживало, — объяснил добрый Филипп.

— Нет. Но эта фигура, которую вы подвинули, топ vieux, — слон. Мне стыдно быть мелочным, но есть правило, ограничивающее слона диагональю. Вы скажете, что это — пустяки и ерунда. Но тем не менее…

— Слон? — спросил Филипп, зацепившись за единственное слово, несущее смысловую нагрузку.

— Вот эти с вытянутыми шапками, — сказал модельер успокаивающе — называются слонами.

Мальчик посмотрел на своего соперника и усмехнулся, нисколько не смущенный:

— Забыл. Ну тогда возьмите обратно королеву.

— Благодарю вас. Спасибо. Теперь, поскольку все еще ваш ход, я бы предложил вам снова обратить внимание на относительное расположение вашего слона и моей королевы.

Филипп сконцентрировался:

— Между ними ничего нет, — сказал он неопределенно.

— Совершенно верно.

— Значит… Ой! — маленькая рука быстро схватила бесправного слона и убрала его с пути ферзя. — Туда. Двигаю его туда.

Флоримон хихикнул:

— Очень мудро. Очень.

Он так склонился над доской, внимательно рассматривая доску через облака дыма, будто играл с мастером, а не с маленьким мальчиком, даже не знающим правил.

Я взглянула на часы. Шестнадцать минут седьмого. Мне казалось, что мадам де Валми должна также, как и я, нервно наблюдать за движением стрелки, но она уронила руки на колени, смотрела на огонь и пребывала где-то за сотни миль. Интересно, где. Похоже, не особо приятное место. Я сказала:

Мадам. — Она вздрогнула и схватила вышивание так быстро, что уколола палец. — Извините мадам, я вас напугала. Думаю, пора уводить Филиппа наверх, нет?

Я сидела спиной к двери, поэтому не видела и не слышала, как она открылась. Об этом сообщили мне быстрый поворот головы мальчика и его расширившиеся зрачки. Красивый голос Леона де Валми произнес:

— А, Филипп. Нет, не двигайся. Карло, как приятно! Почему мы видим тебя так редко?

Инвалидная коляска беззвучно скользила вперед. Для такого тихого появления эффект был поразителен. Мальчик вскочил и смотрел на дядю, как загипнотизированная птичка. Месье Флоримон поднял себя на ноги. Элоиза уронила вышивание и быстро повернулась к мужу, а я быстро перебралась на обычный отдаленный стул у окна. Я ускользнула незамеченной, но Филиппу это не удалось. Он тоже сделал движение, будто хотел убежать, но был, так сказать, пойман сетью слов.

— Нет, Филипп. Мне слишком редко удается увидеть тебя. Поблагодарим месье Флоримона за то, что я спустился рано. Садись.

Ребенок подчинился.

Кресло проскользнуло за диваном и остановилось. Леон де Валми прикоснулся к руке жены:

— Твоя преданность долгу попросту трогательна, Элоиза. Действительно.

Только подготовленное ухо могло заметить насмешку в спокойной фразе. Их глаза встретились, мадам улыбнулась, и второй раз за вечер меня ошпарило взрывом злости. Неужели уделить ребенку полчаса в день для них — непомерная нагрузка? И что, обязательно делать это настолько ясным? Филипп все понял, взмахнул ресницами в сторону дяди, на бледном лице появилось знакомое угрюмое выражение и мысль: «Почему бы вам не выбрать кого-нибудь в своей весовой категории, черт вас…»

В следующую секунду можно было бы подумать, что все это — выдумки. Леон де Валми явно в прекрасном настроении приветствовал гостя почти весело:

— Очень хорошо, что навестил нас, Карло. Что привело тебя в Женеву?

Модельер опять опустился на стул.

— Идеи. — Он сделал широкий жест в сторону книги сказок, валяющейся уже на полу. — Посмотри когда-нибудь на картинки в этой книге, Элоиза, и скажи, видела ли ты когда-нибудь что-то хоть слегка приближающееся к этой элегантности, учтивой серебристой грации на краю декаданса… Спасибо, топ lapin. — Это он сказал Филиппу, который тихо поднял книгу и протянул ее. — Отдай ее тете, p'tit. C'est formidable, hein?

— Что это, Карло?

— Угроза твоему спокойствию и моему карману, — сказал Леон де Валми, улыбаясь. — Новая линия, какие-нибудь мандарины с уклоном в декаданс, не сомневаюсь. Скажу сразу, что я тебя в этом не представляю, моя дорогая.

Флоримон засмеялся:

— Это только идея, уверяю, только идея! И больше ничего не скажу. Мы с Розой Готье состряпали между собой такое, что в следующем ноябре наверняка будет переполох, и я приехал следить отцовским глазом за подготовкой этого события. — Он улыбнулся хозяину. — По крайней мере это оправдание. Я всегда в это время стараюсь покинуть Париж.

— Как дела с коллекцией? — спросила мадам.

Гость уронил сгусток пепла на рубашку и безмятежно размазал его по лацкану.

— Сейчас нельзя даже сказать, что она задумана. Не проблеснула и не проклюнулась. Еще много месяцев я работать не буду, а потом нас посетит обычное озарение и расплодившихся к тому времени недоделанных уродцев придется вгонять в форму в потоках крови и слез. — Тут он взглянул на Филиппа и сказал, не меняя тона. — На дороге отсюда до Тонона лежал тяжелый туман.

Леон де Валми был занят у подноса с коктейлями, он вручил жене стакан.

— Действительно? Так плохо?

— Местами. Но это что-то местное. В Женеве было ясно, хотя он, конечно, может подняться позже вдоль озера. Спасибо.

Хозяин наполнил и свой стакан, развернулся и подъехал к столику с шахматами.

— Никогда без них не путешествуешь?

— Никогда. Поиграешь со мной вечером?

— С удовольствием. Но не с этими портновскими булавками, умоляю. Играю не лучшим образом, когда нужно использовать телескоп.

— Играть твоими шахматами — всегда чистое удовольствие. Не считая даже того, что ты — противник достойный моего клинка, таким образом я формулирую то, что ты выигрываешь четыре раза из пяти.

Леон де Валми смотрел на доску.

— Красные действовали крайне недальновидно во всех смыслах. Мне известно, что ты не знаток шахмат, Элоиза дорогая, но я не предполагал, что до такой степени.

Она улыбнулась, не пытаясь ничего отрицать. Все понимали, что он знает, кто играл.

— Да, — сказал мягко Флоримон и перемешал фигуры. — Боже мой, я поставил себя в крайне запутанную позицию. Мне, очевидно, нужны очки. Ты совершенно прав, дорогой Леон, ошибка недооценивать оппонента. Никогда этого не делай.

Большая рука двигала фигуры на доске, доброе умное лицо выражало только интерес к этим лилипутским маневрам.

Леона де Валми что-то развлекло, он ответил:

— А я никогда этого и не делаю. — Потом он улыбнулся молчаливому мальчику. — Иди, закончи игру. Уверен, что тетя пока не отправит тебя наверх.

Филипп стал еще меньше и напряженнее, чем раньше, хотя казалось что это уже невозможно.

— Я… лучше нет, спасибо.

Дядя сказал любезно:

— Нельзя позволять тому, что ты проигрываешь, давить на тебя, знаешь ли.

Ребенок стал пурпурным. Флоримон произнес без всякого выражения:

— В любом случае мы не можем продолжать. Я только что перемешал фигуры. Ситуация была не такой странной, как показалось твоему дяде, Филипп, но я ее не помню точно. Извини. Я очень надеюсь, что ты доставишь мне удовольствие и поиграешь со мной еще когда-нибудь. У тебя очень хорошо получается.

Он оттолкнул доску и улыбнулся мальчику, который ответил одним взглядом снизу вверх. Потом гость откинулся на спинку стула и, не делая паузы и дружелюбно улыбаясь хозяину, углубился в одну из своих не совсем корректных историй, отвлекая все внимание на себя.