Вполне понятно, что марксизм не может пройти мимо этого поворота к Гегелю. Неогегельянство выступает как злейший реакционный антипод революционной материалистической диалектики. Мы обязаны вскрыть истинное лицо неогегельянской философии, разоблачить её классовую природу, её архиреакционную поповскую сущность, содрать фразеологическое покрывало с идеологии врага. Мы обязаны разоблачить роль и значение неогегельянства в современной борьбе классов, его враждебность интересам пролетариата. Тем более мы должны это сделать, что главная опора буржуазии — социал-фашисты не отстают от своих хозяев и поспешают перестроить свои философские лиры на неогегельянский лад. З. Марк, Г. Маркузе, К. Корш и им подобные стараются не отставать от философской эволюции буржуазии. Они стараются распространить в рядах рабочего класса ядовитые философские «идеи» неогегельянства.

Не случайно современная буржуазия в поисках для своей философии законченно-идеалистического прообраза обратилась к диалектическому идеализму. Её влечёт к Гегелю предпочтительно перед другими идеалистами его идеалистическая диалектика, которую современные реакционеры совершенно извращают и выхолащивают и в таком виде используют в качестве идеологического оружия буржуазии против революционной материалистической диалектики марксизма-ленинизма.

Причина увлечения идеологов современной буржуазии идеалистической диалектикой коренится в характере переживаемого современным капитализмом этапа. Жесточайший кризис, глубочайшие классовые противоречия, крайняя неустойчивость капитализма, развал всей буржуазной культуры, кризис буржуазной науки, «болезненнейшие диссонансы и почти неразрешимые антиномии, разрывающие действительность»‚ — вот что образует корень обращения к Гегелю. «Поглядим ли мы, — жалуется гегельянствующий гуссерльянец Т. Лит‚ — на внешние условия, которыми ограничено бытие нашего народа на непредвидимое время, или мы обратимся к внутреннему расчленению племён, сословий, классов, спросим ли мы о политических, нравственных, религиозных убеждениях, таящихся в его недрах, — всюду тяжёлая борьба, напряжённость стеснения, всюду смешение и брожение непримиримых элементов, всюду столкновения, — в более ли грубых формах простой борьбы за существование или в возвышенных, но благодаря этому не более мягких формах конфликтов мировоззрений, — коротко, на первый взгляд сумятица многотысячегранного движения, в котором все кажутся стоящими против всех… Для веры в гармонию идеи гуманности в этом жестоком мире нет места»^[71].

На почве загнивающего капитализма, жесточайшего кризиса капиталистической системы, отражающегося в развале буржуазной культуры, вырастает мистическая диалектика неогегельянства. Потерявшая устойчивость в безвыходном кризисе и «трагических и гигантских противоречиях» (А. Либерт) буржуазная философия пытается достигнуть самосознания в идеалистических, мистических учениях о движении и противоречиях логических категорий, духовных сущностей.

При этом мы наблюдаем две важнейшие разновидности неогегельянства, которые являются идеалистическими отображениями двух различных сторон одного и того же процесса гниения и кризиса капитализма: философию бесперспективного отчаяния и философию оголтелой фашистской «действенности». Первое из названных течений представляет собой не что иное, как вариации на тему наиболее ярко выраженную у Шпенглера, певца заката капиталистической Европы и гибели буржуазной культуры и одновременно певца фашизма и «фашистской культуры», критика буржуазной демократии, либерализма, пацифизма и прочих «ценностей», потерявших своё значение для фашизирующейся буржуазии.

Выражаемые Шпенглером настроения широко распространены в среде современной буржуазной интеллигенции.

Весьма ярко выражена связь безнадёжности современной буржуазии с поворотом к гегельянству в идеалистической «трагической диалектике» А. Либерта. Он, как и И. Кон, понимает диалектические противоречия как антиномии, т. е. как неразрешимые противоречия, абсолютные, вечные, непреодолимые противоположности и разрывы. Здесь «диалектика» недвусмысленно выражает чувство безысходности из хаоса, чувство беспросветности.

Как бы ни было симптоматично охарактеризованное течение, оно тем не менее не является господствующим в неогегельянстве. В то время как «трагическая диалектика» в современном неогегельянстве отражает в себе преимущественно момент гниения, распада капитализма, господствующая форма неогегельянства, к которой мы сейчас перейдём, на первое место выдвигает наступательные тенденции теряющей почву буржуазии. Это — воинствующее неогегельянство фашистских головорезов, философия ожесточённейшей борьбы реакционной буржуазии за подавление революционного пролетариата, за сохранение своего господства какой угодно ценой и любыми средствами, философия смертельной схватки с врагом.

Сущность фашизации буржуазной демократии составляет «процесс перехода буржуазной диктатуры к открытым формам подавления трудящихся»^[72]. «Главное в фашизме — это его открытое наступление на рабочий класс всеми методами принуждения и насилия, это — гражданская война против трудящихся»^[73].

Для правильного понимания сущности фашизма как диктатуры монополистического капитала необходимо уяснить взаимопроникновение в нём двух сторон. Во-первых, следует понять фашизм (и соответственно его идеологию) как порождение гниющего, безвыходно-кризисного империализма. «Появление фашистского движения в нынешних исторических условиях свидетельствуют о том, что капитализм изжил себя, вызрели все предпосылки для социального преобразования общества». Фашизм — «один из симптомов дезориентации правящих классов и их стремления на путях подавления рабочего класса найти выход из положения». «На уродливость его идеологических форм влияет то, что он является политической надстройкой загнивающего капитализма»^[74].

Тот, кто не понимает этой стороны фашизма, — того, что он возникает на зыбкой почве загнивающего капитализма, кто рассматривает фашизм как обычное наступление буржуазии, кто видит в нём признаки силы капитализма, — тот неизбежно скатывается на правооппортунистическую позицию, впадает в пессимизм, неверие в силы рабочего класса и близость победы социалистической революции.

Но столь же неверно видеть в фашизме только одну охарактеризованную сторону — гниение, упадок, вырождение. Это привело бы к «левой» ошибке (по форме противоположной, а по существу тождественной правой), к вере в автоматическое падение капитализма, в его самораспад, саморазложение, к оппортунистической недооценке значения активной революционной борьбы как необходимого условия гибели капитализма. «Фашизм не есть только выражение кризиса капитализма и начавшегося разложения правящих классов. Сказать только это значит ещё не сказать всего. Фашизм есть одна из форм наступления капитализма, содержащая в себе элементы преодоления этого кризиса методами выхода из него на капиталистических путях. Фашизм есть и офензива и оборона капитала… Фашистское движение на деле есть одна из форм наступления капитала в обстановке общего кризиса капитализма и начинающегося разложения правящих классов. А это и делает из фашизма особую, необычную форму наступления капитала»^[75].

Таким образом для правильного понимания фашизма необходимо уяснить выражаемое в нём двуединство наступательной активности реакционного крупного капитала и судоржности, беспочвенности этой активности.

Типичнейшим образцом фашистской философии является «учение» лейб-философа Муссолини, его «духовного маэстро» и бывшего министра просвещения Дж. Джентиле.

Философия Джентиле — этого «духовного предка фашизма» — является ярким выражением «уродливости идеологических форм» фашизма. Это — ясная и недвусмысленная философия «упрочившегося у руля государственной власти» и полностью «обнаружившего себя как террористическая диктатура крупного капитала» фашизма. Неогегельянство Джентиле представляет собою чёткое философское отражение указанного выше реакционного наступления капитала в условиях глубочайшего всеобщего смертельного кризиса капитализма.