До рассматриваемого кризиса острой необходимости в этом не было, а когда исчезли крупные млекопитающие, появилась острая необходимость охотиться на мелких животных, и именно тогда уже изобретаются лук и стрелы, вообще заметно более совершенные, чем в верхнем палеолите метательные орудия, изобретаются силки, ловушки, идет адаптация в данном направлении. В это же время развивается охота и на крупных морских млекопитающих, что вообще-то особенно опасно. Когда были крупные наземные млекопитающие, на крупных морских млекопитающих не охотились, потому что, конечно, с утлой лодочки охотиться на кита – это предел опасности. Заметно больше внимания люди начинают уделять и собирательству.

В это время одно из основных направлений адаптации к экологическому кризису – это как раз уделение заметно большего внимания собирательству. Это естественным образом ведет и к развитию специализированного собирательства, в рамках которого изобретаются или совершенствуются такие орудия, как зернотерки, серпы, землероющие инструменты. В общем, появляется весь арсенал орудий, необходимых для земледелия. Вполне логично на этой основе на фоне глобального экологического стресса в нескольких регионах Земного шара совершается переход к земледелию. И объяснить такое развитие событий через преимущественно антропогенный кризис, без учета экзогенных факторов, вряд ли возможно. Повторю, что, действительно, по этому вопросу в научном сообществе полного консенсуса не существует, но, по моим данным, все-таки гораздо большая часть исследователей придерживается экологического объяснения. Поэтому мне кажется, что высказываниям Акопа Погосовича не хватает, прежде всего, правильных модальностей. Меня несколько удивляет, что он совсем не употребляет такие исключительно важные слова, как, скажем, «возможно» или «вероятно». А ведь нужно иметь в виду, что мы имеем дело с крайне гипотетическими построениями.

А.Н. У нас времени мало для построения сложных придаточных предложений.

А.К. Но все равно надо иметь в виду, что подавать сказанное Акопом можно только в качестве предельно осторожной гипотезы, которая еще нуждается в верификации. Подчеркну еще раз, что эта гипотеза, на мой взгляд, верификацию не прошла. И именно только так ее можно высказывать.

А.Г. Были более документированные кризисы в истории?

А.В. Да, но Акоп, к сожалению, привел как раз наименее убедительный пример.

А.Н. Здесь уместно повторить, что мамонты и вся прочая мегафауна пережила не менее 20 соразмерных по мощности кризисов плейстоцена. А первые признаки их исчезновения археологически фиксируются задолго до глобального потепления: в Африке их популяции стали заметно сокращаться уже 50 тысяч лет назад. Еще не было того оружия, которое обнаруживается к концу палеолита, но тенденция уже начала складываться…

А.Г. У меня встречный вопрос – неолитическая революция происходила только в тех местах, где была мегафауна? Только в предлениковье?

А.К. Главный центр неолитической революции – это Передняя Азия, где опоры на мегафауну особой не было, но нужно иметь в виду, что вымирание мегафауны – это наиболее крупный пример кризиса, который произошел при переходе от плейстоцена к голоцену. Но кризис был во всех районах мира, скажем, в Австралии было катастрофическое усыхание. Соответственно на Ближнем Востоке тоже резко изменился биоценоз, тоже нужно было приспосабливаться к совершенно новой среде. Людям пришлось переадаптироваться во всем мире. Это, кстати, объясняет удивительную синхронность, с точки зрения 100-тысячелетней истории человечества, перехода к земледелию в самых разных концах земного шара. Импульсом синхронизации явились именно глобальные климатические изменения конца плейстоцена, когда всем людям во всем мире пришлось приспосабливаться к резко изменившимся условиям.

А.Н. К лучшему климату.

А.К. Объективно хуже стало.

А.Н. Андрей, дорогой, у нас очень мало времени, и я изо всех сил стараюсь не уходить в частности…

А.К. Но ведь все состоит именно из частностей.

А.Н. Без вероятностных оговорок мы вообще ничего не можем построить. Поэтому я их просто опускаю как само собой разумеющиеся. Может, успею привести хоть один еще иллюстративный пример. Расскажу о революции осевого времени.

А.Г. Это что такое?

А.Н. Это середина первого тысячелетия до новой эры. Когда одновременно на огромной Ойкумене от Иудеи и Греции до Индии и Китая происходили однотипные и очень крутые изменения в духовной культуре. Резко изменились культурные и политические ценности, политическая риторика, принципы ведения военных действий и так далее.

А.Г. Первое тысячелетие до нашей эры – вы сказали?

А.Н. Несколько веков в середине первого тысячелетия до новой эры. Карл Ясперс, который первым об этом стал писать, сформулировал «загадку одновременности»: как могли столь существенные и однотипные изменения происходить параллельно во взаимоудаленных регионах – ведь средства связи оставались очень ограниченными. Но именно в ту эпоху впервые появляется критическое мышление и такие новые феномены, как рациональная мораль, личность, совесть. До этого безраздельно господствовало мышление мифологическое. Все вокруг уподоблялось человеку, в дела людей постоянно вмешивались антропоморфные боги, и все запреты строились на их (богов) мстительном всеведении. Ты можешь людей обмануть, но богов не обманешь, и от их кары за неверный поступок не уйдешь…

Теперь впервые Заратуштра поставил проблему личного выбора и индивидуальной ответственности; иудейские пророки, Сократ, Конфуций заговорили о том, что мудрец избегает дурных поступков не из страха потусторонней кары, а оттого, что способен предвосхищать отдаленные последствия. Ценность знания, информации резко возросла во всех сферах социальной активности, включая военную.

Перестраивалась вся система социальных и политических ценностей, норм и представлений. В войнах доблестью стало считаться не количество убитых врагов, разрушенных и сожженных городов противника, как ранее, а достижение цели с минимальными потерями. Императоры и полководцы принялись публично «сожалеть» о пролитой крови, учиться военной разведке и пропаганде на войска и население противника, драматурги – описывать сражения глазами врагов…

Это одна из глобальных по значению революций, подоплеку которой помогает объяснить гипотеза техно-гуманитарного баланса. Дело в том, что за несколько веков до этого люди освоили железо, и стальное оружие, легкое, прочное и дешевое, быстро вытеснило бронзовое оружие на всей Ойкумене развитых городов-государств.

Понимаете, пока доминировало тяжелое, хрупкое и дорогое, оружие из бронзы, воевать могли только богатыри – физически очень сильные мужчины. Это были профессиональные небольшие армии, организовать, обучить и вооружить которые было делом очень трудоемким. Поэтому своих берегли, пленных убивали, и в бою стремились истребить как можно больше врагов. Покоренное население держали в повиновении только террором, статуи местных богов демонстративно разрушали, «увозили в плен» и так далее.

С появлением стального оружия профессиональные армии уступили место своего рода «народным ополчениям» – все мужское население вооружали в массовом порядке. От Ближнего Востока и Южной Европы до Дальнего Востока фиксируется рост кровопролитности войн, так как стальное оружие наложилось на психологию бронзового века. Я в одной книжке даже специально выписал из «Хрестоматии по Древнему Востоку» тексты, которые императоры и полководцы высекали на камнях – «отчеты» своим богам. Идет сплошное хвастовство: стольких-то я убил, столько-то городов разрушил. Какое-то садистское наваждение…

В итоге под угрозой оказалось дальнейшее существование передовых государств. На этот «вызов» истории духовная культура и ответила революцией осевого времени. По существу, везде, куда распространилось стальное оружие, стали проникать затем и новые ценности…