— Ты хотела поговорить со мной, — глухо проговорил он.

Ценнайра кивнула, глядя на него из-под длинных ресниц. На мгновенье в глазах её промелькнуло разочарование. Она не желала, чтобы Каландрилл решил, будто она соблазняет его по указке Аномиуса. Он ведь может и забыть о словах бога и посчитать, что именно этого она и добивается. Но, Бураш, как же ей хочется прижаться к нему, оказаться в его объятиях! Ценнайра едва сдержалась, чтобы не прикоснуться к лицу юноши и не прижаться к нему губами, чтобы не увлечь его за собой на кровать. Лишь боязнь того, что он отстранится от неё, что в глазах его она увидит презрение, останавливала её.

— Я опасалась, что Аномиус разоблачит меня, — пробормотала она, не в силах сдержать трепет, объявший её при этой мысли. — Я боялась, что он разгадает меня и уничтожит. И мне все ещё страшно одной. Побудь со мной немного.

— Конечно, — кивнул Каландрилл. — Только тебе нечего бояться, он ничего не заподозрил. Ты прекрасно сыграла свою роль.

Ценнайра слабо улыбнулась и сказала:

— Но все же Аномиус обладает властью надо мной. — Она не захотела говорить «над моим сердцем», чтобы не причинять ему лишнюю боль.

— Ты говоришь о сердце, кое держит он в заколдованной шкатулке? Да, это ужасно, но…

Каландрилл замолчал, нахмурившись. Мысли, впервые посетившие его, когда она рассказывала о тайне своего сотворения, о силе Аномиуса, о зеркале, о своих похождениях, приобрели более чёткие очертания.

Ценнайра смотрела на него с едва скрываемой тоской. Это воистину любовь, если ей доставляет такое удовольствие просто сидеть рядом с ним и наслаждаться игрой света в его выцветших волосах. Желание тоже присутствовало, но оно было совсем иного свойства, чем ранее, оно было одновременно и мягким, и пылким. Ценнайра нуждалась в его одобрении, во взаимности, в таком же желании с его стороны. Она не шевелилась, она просто ждала, довольствуясь тем, что он держит её за руку и не гонит прочь.

Медленно, осторожно Каландрилл проговорил:

— Я думал об этом. Ответ, возможно, в зеркале.

— Не понимаю, — сказала Ценнайра, когда он опять замолчал.

Каландрилл размышлял, вперив взор не в неё, а в пространство, словно разглядывал будущее. Наконец он заговорил:

— Что заставит тебя делать Аномиус, мне ясно. Он потребует, чтобы ты скакала с нами за «Заветной книгой», а затем велит тебе связаться с ним посредством зеркала, чтобы перебраться сюда. Он рассчитывает на неожиданность и на свою колдовскую силу, а возможно, и на твою помощь. Со всем этим он надеется отобрать у нас книгу.

— Истинно. — Ценнайра хмурилась, пытаясь понять, куда он клонит. — Это бесспорно.

— Но, — продолжал Каландрилл, — силы его ограничены расстоянием и колдовскими узами, наложенными магами тирана. Только по этим причинам он и послал тебя вместо себя.

— Я не понимаю, — прошептала Ценнайра, но в ней начала зарождаться надежда.

— Если нам удастся обмануть Аномиуса, — пробормотал он, — и заманить подальше от Нхур-Джабаля, где Очен и вазирь-нарумасу удержат его своим колдовством, то он не сможет причинить вред твоему сердцу. А ты, умея путешествовать при помощи колдовства, вернёшься в цитадель… С Оченом или со мной. В таком случае можно безопасно завладеть шкатулкой и перенести её в Анвар-тенг, где вазирь-нарумасу вернут тебе сердце и ты опять станешь…

Он замолчал, покраснев от смущения, от всей души не желая оскорбить её, причинить ей боль.

Ценнайра сама закончила за него предложение:

— Обыкновенной смертной? Ты думаешь, это получится? Думаешь, вазирь-нарумасу могут вернуть мне сердце?

— Если они столь могущественны, как говорит Очен, — сказал он, кивнув, — то думаю, что да. Но прежде надо поговорить с Оченом.

— Но ты, — спросила она с надеждой в голосе, — ты считаешь, это возможно?

Каландрилл посмотрел на неё и твёрдо произнёс:

— Сердце твоё забрали посредством колдовства. И я не сомневаюсь, что посредством колдовства его нужно и вернуть.

— Да возжелают того боги! — пылко воскликнула Ценнайра, сжимая ему руки, но, смутившись, опустила взор. Впервые она испытала смущение. — И тогда ты сможешь полюбить меня по-настоящему?

— Я люблю тебя и сейчас, — ответил он.

— Но… — она освободила руку и коснулась своей груди; Каландрилл, затаив дыхание, ловил каждое её движение, — но… отсутствие… этого мешает нам?

Необыкновенное волнение вдруг овладело им, щеки его покраснели, он с трудом оторвал взгляд от руки, сжимавшей рубашку на груди, и посмотрел ей в лицо. Неуклюже, но честно он сказал:

— Ценнайра, я не могу ничего обещать. Но Дера знает, как я хочу все забыть. Если такое случится, моя любовь к тебе будет вечной. Но пока…. Я люблю тебя, но забыть не могу.

Ценнайра не сразу поняла, что произошло у неё с глазами, а когда поняла, то была крайне удивлена. Это были слезы, самые настоящие человеческие слезы! Она не могла с ними бороться и только молча и горестно смотрела на юношу.

Каландрилл, повинуясь внезапному чувству, высвободил руку и коснулся щеки Ценнайры. Пальцы сами по себе осторожно, нежно заскользили по её шее, плечам, волосам. Он прижал Ценнайру к себе, уткнувшись лицом в чёрные волосы, чувствуя её объятия, трепет её тела.

— Ценнайра, я люблю тебя, — с надрывом прошептал он. — Я молюсь о том, чтобы к тебе вернулось сердце. Я люблю тебя.

— Я тебя тоже, — пробормотала она, — но то, что со мной случилось, мешает нам.

— Я не могу этого отрицать, — сказал он, понимая, что делает больно и ей, и себе. — Прости, но не могу.

— Тебе незачем просить прощения. — Губы её коснулись его шеи у открытого ворота рубашки, и он содрогнулся всем телом. — Это я должна просить у тебя прощения за все, что я сделала, за то, кем была.

— Нет. — Каландрилл слегка отстранился, держа её за плечо и гладя по щеке. — То, что ты делала и кем ты была, все это в прошлом. Сейчас же ты совсем другая. Сам Хоруль простил тебя, а кто я по сравнению с богом? Дера, даже Брахт признал свою ошибку, даже он понимает, что ты теперь с нами.

Каландрилл не стал говорить о ещё оставшихся сомнениях кернийца. Он понимал: со временем и они развеются. Сейчас самое главное — успокоить Ценнайру. Слезы, блестевшие у неё на щеках, причиняли ему боль. Каждая капелька как иголка вонзалась в душу.

— Катя говорила мне о том же, — пробормотала она, всхлипывая. — Я надеялась…

Она не договорила. Плечи её поникли, и вся она затряслась в рыданиях. По щекам потоком лились слезы. Каландрилл смутно помнил, что было потом. Им овладела сила, не подчинявшаяся логике и вытеснившая память и всякие сомнения. Он видел перед собой только прекрасную плачущую женщину, которую любил, а не творение колдуна. Каландрилл не помнил, как поцеловал её, и она ответила ему взаимностью, и губы её были мягкими и тёплыми и слегка солоноватыми от слез. Та же непреодолимая сила понудила их опуститься на подушку; руки и пальцы Каландрилла жили сами по себе. Как он остался без одежды, как без одежды оказалась она — он не помнил. Но уже ничто не стояло у него на пути, и ему стало безразлично, кто она. Сейчас она была просто любимой женщиной, первой женщиной в его жизни, а он — по-настоящему первым любимым мужчиной, несмотря на её бурное прошлое. Она чувствовала себя девочкой, обнимая и направляя его в себя, и когда он взял её, слезы мгновенно высохли.

Ценнайру наполнил один бесконечный восторг. Она словно родилась заново. Все мерзкое, что было раньше, забыто. Рядом лежал её первый и единственный мужчина.

А Каландрилл никогда и не подозревал, что испытает такое счастье, что ему будет так хорошо оттого, что хорошо ей, что на его пробуждающееся желание она ответит таким же и что любовь вознесёт желание до высот неимоверных.

Они лежали обнявшись; ночь почернела и смолкла, и вдруг наступил жемчужный рассвет. Пропел петух, пролаяла собака. Ахгра-те начал пробуждаться. Каландрилл шевельнулся и, открыв глаза, не сразу сообразил, где находится. Он наслаждался согревавшим его мягким теплом и сладким запахом, наполнявшим его ноздри. Солнце ещё не поднялось над горизонтом. В полумраке комнаты он смотрел на Ценнайру. Девушка спала, и лицо её было прекрасно в обрамлении иссиня-чёрных рассыпанных по подушке волос; под смятыми простынями угадывалось прекрасное тело. В Каландрилле вновь шевельнулось желание, и она, словно почувствовав на себе его взгляд, открыла глаза. Каландриллу даже показалось — и он устыдился своих мыслей, — что она почуяла его взгляд своими сверхчеловеческими способностями.