– Это было больше года назад, к тому же я только и делал, что уговаривал перонистов, в то время как Эрл с Джеком разгоняли вояк на улицах. И кого, как ты думаешь, заметила пресса? Нас? Ни за что не поверю. В нашем деле, чтобы тебя заметили, нужна помпа.

– И что же это за дело? – поинтересовался Тахион и передал Блайз кружку с дымящимся чаем.

Дэвид подался вперед, вытянув шею, как любопытный птенец.

– Спасение мира от катастроф. Использование наших талантов на благо человечества.

– С этого обычно все начинается, но вот чем заканчивается? Все то, что мне известно о сверхрасах – а я и сам принадлежу к одной из них, – говорит, что мы получаем то, что хотим, а всех остальных посылаем к дьяволу. Когда у крошечной горстки людей на Такисе обнаружились ментальные силы, они прекратили вступать в браки с кем-либо еще, кроме таких же, как они, чтобы не передавать свои способности. Таким образом мы обрели власть над целой планетой, а ведь нас – лишь восемь процентов от всего населения.

– У нас все будет по-другому, – с ухмылкой произнес Герштейн.

– Очень надеюсь. Но меня утешает то обстоятельство, что вас, тузов, всего несколько десятков и что Арчибальд не собрал вас всех под знамена борцов за демократию.

На последнем слове его губы едва заметно скривились.

Блайз протянула руку и отвела челку у него со лба.

– Ты осуждаешь?

– Я беспокоюсь.

– О чем?

– Мне кажется, вы с Дэвидом должны радоваться, что широкая публика вас не видит. Возмущение неимущих имущими и без того вещь неприятная, а ваша раса к тому же традиционно относится ко всему необычному и непонятному с подозрением и враждебностью. Вы, тузы, – венец всего необычного и непонятного. Что там говорит одна из ваших священных книг? Ведьмы не оставляй в живых?

– Но мы – обычные люди, – возразила Блайз.

– Нет, не обычные... больше не обычные, и другие этого не забудут. Мне известно о тридцати семи таких, как вы, но вас может быть и больше, только об этом никто не знает, это ведь не джокеры, которых видно сразу. Массовая истерия – явление особенно опасное и быстро распространяющееся. Люди уже повсюду видят коммунистов, и не думаю, чтобы трудно было перенести такое же недоверие на другое пугающее меньшинство – вроде незримой, тайной и наделенной чудовищной силой группы людей.

– Думаю, ты преувеличиваешь.

– Правда? Почитай о заседаниях КРААД. – Он махнул на кипу газет. – Всего два дня назад федеральный суд признал Алджера Хисса виновным в клятвопреступлении. Здравомыслящая нация так себя не ведет. И все это в месяц, когда вы празднуете возрождение.

– Ты говоришь о Пасхе. А сейчас празднуют первое рождение.

Слабая попытка Дэвида пошутить угасла в тяжелой тишине, которая воцарилась в комнате – было слышно лишь, как ветер бросает в стекла пригоршни снега.

Молодой человек со вздохом потянулся.

– Что-то мы совсем приуныли. Может, поужинаем и сходим на какой-нибудь концерт? В городе сегодня выступает Сачмо[60].

Тахион покачал головой:

– Мне нужно обратно в госпиталь.

– Сейчас? – простонала Блайз.

– Милая, я должен.

– Тогда я пойду с тобой.

– Нет, это неразумно. Пусть Дэвид сводит тебя поужинать.

– Нет. – Ее губы сжались в упрямую линию. – Если ты не позволишь мне помогать, я хотя бы составлю тебе компанию.

– Она на редкость упряма, – заметил Дэвид из-под кофейного столика, где собирал шахматные фигуры. – Мы все уже усвоили, что спорить с ней без толку.

– Попробовал бы ты с ней жить.

Ее пальцы, вертевшие изящную меховую шапочку, внезапно сжались.

– Поверь, от этой тяготы я тебя с легкостью могу избавить.

– Не заводись, – предостерегающе бросил Тахион.

– А ты не разговаривай со мной тоном строгого папаши! Я тебе не ребенок и не какая-нибудь из ваших покорных такисианок!

– Будь ты одной из них, ты вела бы себя куда лучше; что же касается ребенка, ты сейчас очень его напоминаешь – и избалованного притом. Мы уже обсуждали это, и я не намерен поступать так, как хочешь ты.

– Мы ничего не обсуждали. Ты постоянно затыкал мне рот, меняя тему, отказывался говорить об этом...

– Мне пора в госпиталь. – Тахион поднялся и двинулся к двери.

– Видишь? – крикнула она Герштейну, который явно чувствовал себя не в своей тарелке. – Он опять заткнул мне рот, верно?

Дэвид пожал плечами и спрятал шахматы в карман мешковатой вельветовой куртки. В кои-то веки он, похоже, не знал, что сказать.

– Будь так любезен, своди мою дженамири поужинать и попробуй вернуть ее мне в лучшем расположении духа.

Блайз бросила на Герштейна умоляющий взгляд, а такисианин с поистине царственным презрением уставился в дальнюю стену.

– Эй! По-моему, вам не помешало бы совершить романтическую прогулку в снегопад, все обговорить, хорошенько поужинать, заняться любовью и прекратить браниться. Что бы между вами ни стояло, вряд ли это такая неразрешимая проблема.

– Ты прав, – пробормотала Блайз, и ее тело постепенно обмякло под расслабляющей волной его феромонов.

Дэвид обнял Таха за плечи и подтолкнул его в комнату. Потом взял женщину за руку и вложил ее пальцы в ладонь Тахиона, после чего осенил их головы чем-то весьма смутно напоминающим крестное знамение.

– А теперь ступайте, дети мои, и не грешите больше.

Он спустился вместе с ними по лестнице и вывел их на улицу, после чего поспешно нырнул в переход подземки, пока умиротворяющее действие его феромонов не рассеялось.

– Теперь понимаешь, почему я не хочу, чтобы ты работала со мной?

Луне все-таки удалось вырваться из плена облаков, и она обливала снег бледным серебристым светом, отчего город казался удивительно чистым. Они стояли у входа в Центральный парк: Блайз серьезно смотрела Тахиону в лицо, а их дыхание, вырывавшееся мягкими белыми клубами, перемешивалось в воздухе.

– Я понимаю, что ты пытаешься защитить и уберечь меня, но, думаю, это лишнее. И потом, когда сегодня вечером я наблюдала за тобой... – Она поколебалась, не зная, как смягчить свои следующие слова. – Думаю, я смогу справиться с этим лучше, чем ты. Ты сочувствуешь своим пациентам, Tax, но их уродство и безумие... в общем, они вызывают у тебя еще и отвращение.

Тахион отшатнулся.

– Блайз, мне так стыдно. Думаешь, они знают об этом? Улавливают?

– Нет, нет, любовь моя. – Пальцы женщины погладили его волосы, она словно утешала своего ребенка. – Я замечаю это только потому, что знаю тебя, как никто другой. Они видят лишь сострадание.

– Я пытался подавить отвращение, но мне никогда не приходилось сталкиваться с таким кошмаром. – Тахион вырвался из ее ласковых рук и зашагал по тротуару. – У нас не терпят физических недостатков. Если подобное создание появляется на свет в знатном семействе, его уничтожают. – Послышался какой-то слабый звук, и он обернулся к Блайз. Рукой в перчатке она зажимала рот, а широко распахнутые глаза в свете фонаря казались двумя зияющими провалами. – Ну вот, теперь ты будешь считать меня чудовищем.

– Ваша культура чудовищна. Любое дитя – бесценно, несмотря на все свои физические недостатки.

– Вот и моя сестра считала так же, и наша чудовищная культура уничтожила и ее.

– Расскажи мне.

Он принялся чертить ничего не значащие рисунки на засыпанной снегом парковой скамье.

– Она была самой старшей, между нами разница в тридцать лет, но мы были очень близки. В одно из нечастых перемирий между домами ее выдали замуж в другое семейство. Ее первенец родился с... отклонениями, и его умертвили. Джадлен после этого так и не оправилась. Через несколько месяцев она покончила с собой. – Тахион провел ладонью по скамье, стирая рисунки. Блайз взяла его за руку и принялась растирать его закоченевшие пальцы в своих. – После этого я начал задумываться об устройстве нашего общества. Потом было принято решение об испытании вируса на Земле, и это стало последней каплей. Я просто не мог больше сидеть сложа руки.