Боль — это наркотик, который подпитывает монстра, и он становится еще сильнее. Если он не может обрести свободу, то требует крови.

Из-за того, что он восстал, меня потянуло вниз, как будто я медленно опускалась на дно бассейна, наблюдая за миром сквозь испещренную солнечными бликами воду. Мое тело все еще двигалось, но оно было под контролем монстра. А он куда более кровожадный, чем я.

Вампир, которого я ударила рукой, поднялся на ноги и направил в мою сторону разъяренный серебристый взгляд.

Монстр размял мои конечности, расправил плечи, а потом бросился вперед. Ударом сбоку он сбил вампира с ног, а прямым ударом уложил его. Он упал на землю и схватил меня за лодыжку, и я вонзила ему в руку шпильку босоножки.

Он закричал, но монстр упивался этим.

У меня вспыхнуло воспоминание о человеке, которого я оставила избитым до полусмерти на тротуаре, костяшки моих пальцев были ободраны…

«Только не снова», — сказала я себе. — «Я не позволю этому повториться». — Я собрала все силы, пытаясь прорваться вверх, проплыть сквозь магию монстра.

— Прекратите это немедленно!

Слова моего отца послужили землетрясением силы и ярости. И их оказалось достаточно, чтобы каждый сверхъестественный в потасовке замер — а монстр отправился обратно в свои глубины. Я втянула воздух, как ныряльщик, всплывший на поверхность, и почувствовала, как втягиваются мои клыки… И я молила Бога, чтобы мои глаза не были алыми, когда мой папа посмотрит на мое лицо.

Он стоял позади нас, глаза посеребрились, а клыки блестели, в его глазах и линии челюсти была абсолютная ярость. Толпа расступилась, когда он двинулся вперед, первая разумная вещь, которую они сделали.

Он окинул Томаса долгим и мрачным взглядом, но сначала подошел ко мне.

— Ты в порядке? — спросил он, когда подошел.

— Я… да. — Я потерла лоб, скрыв этим жестом свои глаза. — Просто немного кружится голова. Не знаю, кто меня ударил, но у него немало силы. Просто жжет.

У меня не настолько уж кружилась голова, чтобы не переживать по поводу того, что мой отец видел монстра, не беспокоилась, что меня раскрыли. Что другие увидели, как он пробился наверх, и также ужаснулись.

— Через пару минут я буду в порядке. Пап, это было похоже на… массовую истерию.

— Я вижу, — произнес он, а потом обратил свой взор на Томаса.

Вокруг него все начало приходить в порядок, поскольку зеваки отступали и уходили. Словно дежуря, мой отец не отводил мрачного взгляда от Томаса, пока Тео с Петрой не присоединились к нему и не принялись за попытки сберечь то, что могли, от места преступления.

— Я отойду на минутку, — сказала я никому в частности.

Все еще держа себя в руках, я вышла на лужайку и не останавливалась, пока не дошла до рощи затененных деревьев. Я протянула руку, чтобы коснуться одного из них, вонзив пальцы в кору, и обнаружила, что концентрация на ощущениях — и боли — заставила гнев и ярость отступить.

Когда мое сердце замедлилось, я убрала руку. Я оставила в коре глубокие белые выемки.

— Похоже на следы когтей.

Я развернулась и увидела, что за мной стоит Коннор.

— Просто нужно было сжечь избыточную энергию, — ответила я, ненавидя монстра за необходимость лгать.

Выражение его лица не изменилось.

— Твои глаза. Они были красными. Теперь они серебристые, — добавил он, вероятно, почувствовав импульс магии от моей внезапной паники. — И я сомневаюсь, что кто-то еще заметил, учитывая этот хаос. Это то же… что случилось в прошлый раз?

Вспыхнуло еще одно воспоминание — на этот раз причина, по которой монстр впервые взял надо мной верх. Из-за того, что она лежала на тротуаре, как сломанная кукла. Один из мужчин держал ее рюкзак. Другой смотрел на нее с тошнотворным интересом и кривоватой улыбкой. И я даже не попыталась сдержать гнев.

В глазах Коннора были сочувствие и беспокойство. Я бы поняла предостережение или ужас, и они могли бы заставить меня почувствовать себя лучше. Я могла бы перестать злиться на себя, позволить кому-то еще принять это бремя. Но я не заслужила ничьего сострадания, и я не понимала, что делать с чувствами, исходящими от него, от всех людей.

— Не знаю, о чем ты говоришь, — сказала я, отказываясь обсуждать эту тему. Но когда я начала от него уходить, он схватил меня за руку.

— Эта была та же штука, — произнес он. — Она все еще влияет на тебя.

— Это не имеет значения.

— Имеет. Ты можешь мне рассказать.

Я долго смотрела на него, на лицо, почти несправедливо красиво, и в глаза, которые, кажется, повидали свою долю тьмы.

«Не правда ли иронично, что мальчик, который сводил меня с ума большую часть моей жизни — и наоборот — оказался единственным, кто знает правду? Единственным, кому я могу открыться».

И как бы мне ни хотелось притвориться, что того, что только что произошло, на самом деле не было, секрет — и сила — пожирали меня живьем изнутри. Поэтому я позволила себе произнести это слово, и оно все еще чувствовалось тяжелым на моих губах.

— Да.

Он кивнул, его взгляд переместился с меня на выемки на дереве.

— Это помогло?

— Не особо, — ответила я и почти улыбнулась.

— Вот, — произнес он, снимая свой пиджак, обнажив свою разорванную и окровавленную рубашку. — Тебя трясет.

— Я в порядке, — сказала я и не смогла оторвать взгляд от полосок крови, магии, которая выливалась в воздух из них. — Ты ранен.

— Все нормально. Просто царапины. — Он протянул пиджак. — Накинь-ка, пока не приведешь себя в порядок.

Я посмотрела вниз и поняла, что мое платье разорвано, одна из лямок оторвалась и развязалась, поэтому верхняя часть превратилась не более чем в лоскут ткани, ожидающий возможности упасть.

Я взяла у него пиджак, наши пальцы соприкоснулись через темную шерсть.

— Спасибо, — произнесла я и сунула руки в рукава, обняв себя руками.

Пиджак пах теплом, одеколоном и намеком на животное, что напомнило мне о дикости и свободе. Он пах Коннором.

Я посмотрела на него, пытаясь сориентироваться.

— Мы теперь друзья?

— Не сходи с ума, негодница, — ответил он с улыбкой. Но его глаза были темными, когда он оглянулся на вампиров, скучившихся на патио и окруживших его товарища по Стае, в его глазах было обвинение.

* * *

Вмешательство фейри в мирные переговоры было странным, но без кровопролития. Им не удалось нарушить мир, лишь немного его покорежить. Но это настоящая жестокость, бесспорное нарушение двух десятилетий мира. Это убийство. «И как мы можем помочь европейским Домам с перемирием, если не можем организовать его буквально у себя на заднем дворе?»

Я была свидетелем и знала, что мне нужно остаться и дать показания — и помочь родителям, если смогу. Я поговорила с Марион, получила ее разрешение остаться, а потом нашла двух охранников Кадогана, чтобы те сопроводили их в отель.

В Париж я забрала не всю свою одежду, поэтому я вернулась в свою комнату на третьем этаже и переоделась из запачканного и разорванного платья в джинсы, футболку с глубоким круглым декольте и пару изношенных замшевых сапог с низким голенищем. Я сложила в сумку платье, клатч и босоножки и отнесла ее и пиджак Коннора вниз.

Дом купался в магии, нервной энергии вампиров и других суперов с вечеринки. И она стала сильнее, когда я прошла мимо безмолвных вампиров, которые топтались в фойе, наблюдающих за мной, пока я шла в кабинет моего отца.

Мои родители уже были там, вместе с Дирборном, Тео, Габриэлем и Коннором, все они распределились по небольшим видоспецифическим группам. В помещении было тихо, а на столе для совещаний лежал меч моей мамы, обнаженный и блестящий.

Не уверена, устал ли монстр после бунта или же не хотел бросать мне вызов сейчас, но он едва вылез на поверхность. Я запихнула его поглубже, пока магия не стала пульсирующей болью в затылке. По крайней мере, это повредило только мне.