К кому еще мог обратиться рябой Хасан, кроме как к хитрому персу? Тот знает людей здесь и пользуется уважением. Теперь остается подослать к этим торгашам своего человека, чтобы расспросами или подкупом выяснил, кто передал Хасану приказ. А вдруг приказ отдал не Алтын-карга, а Азис-мурза? Впрочем, задумываться будем потом, сейчас надо что-то решать. Нельзя задерживать гостя, и так время позднее.
— Аббас ничем не рискует, если подскажет, где можно увидеть молодого мурзу?
— Если это будет в городе, то нет.
— Хорошо, — хлопнул ладонью по колену дьяк. — Завтра! После обедни, в храме Покрова на рву. Там! — А сам подумал: «Вот и посмотрим, кто туда придет».
— В церкви? — изумился перс.
— Да, в церкви, — подтвердил Никита Авдеевич. Может быть, Господь дарует ему завтра двойную победу?
— Я передам. — Приказчик встал. — Благодарение тебе и благоденствие твоему дому.
Проводив его, Бухвостов отправился в спаленку, опустился на колени и долго молился перед киотом. Потом разделся, лег в постель и задул свечу…
Утром у Никиты Авдеевича был большой праздник: Рифата повезли креститься. Методичная и планомерная осада дала долгожданные плоды, которые дьяк намеревался использовать на благо своей семьи и государева дома. Чего только он не предпринимал, чтобы прельстить молодого мурзу! Дошло даже до того, что тайком, через неприметное оконце, показал ему Любашу, когда она мылась. Грех, конечно, но зато потом едва удалось оттащить татарчонка от щелки. Он рвался к оконцу и восхищенно закатывал глаза:
— Якши, чок якши! Ай, какая!
— Твоя будет, — гудел ему в ухо Никита Авдеевич, — твоя! Детишков нарожаете, а государь деревеньку даст за службу, право слово, даст!
Не жалея времени, дьяк каждую свободную минуту отдавал почетному пленнику, справедливо полагая, что для него молодость наследника Алтын-карги — просто неоценимый подарок. Чего мальчишка видел в свои неполных семнадцать лет? Только орду! И отец Василий помогал, а когда Рифата стали приглашать к столу, где он смог хоть немного общаться с племянницей Бухвостова, дьяк понял, что его труды должны увенчаться успехом. Надобно только терпение и упорство.
И вот, наконец, наступил этот день. С утра Рифата вымыли в бане, и одели как московского дворянина. Молодой мурза то без удержу веселился, то вдруг впадал в уныние, но Никита Авдеевич все время был рядом, не оставлял его одного, стараясь укрепить в принятом решении — сменить магометанскую веру на православие.
Скоро начали съезжаться гости: все больше родственники хозяев дома. Каждый из них заранее припас для крестника дорогой подарок, и теперь они, особенно те, кто редко бывал в доме Бухвостовых, с любопытством разглядывали Рифата. Вопреки ожиданиям, он вовсе не был скуластым и косоглазым — ничем не отличался от других молодых людей, разве что иногда задумывался, подбирая в разговоре подходящее русское слово.
Отворили ворота, и шумный поезд направился к храму. Там уже ждали другие приглашенные. По просьбе Никиты Авдеевича поглазеть на его крестничка и потом отведать угощения приехали даже некоторые из старых бояр.
— Смотри, какой тебе почет, — шепнул Бухвостов, высаживая Рифата из возка.
Отец Василий, в парадном облачении по торжественному случаю, встретил их на паперти и повел в храм. Крестным отцом был сам Никита Авдеевич, а крестной матерью согласилась стать жена его давнего приятеля — Трефила Лукьяновича Полянина. Пока шла служба, дьяк незаметно осматривался, отыскивая в толпе того, кто придет поглядеть на его пленника. Наконец заметил скромно стоявшего поодаль рябого мужичка с татарскими чертами лица — тот, явно не зная, куда девать руки, сиял бритой головой и мял шапку. Хасан? Ну да, рябой Хасан!
Бухвостов облегченно вздохнул и перекрестился: слава тебе, Господи! Теперь в орде будут точно знать, что наследник Алтын-карги не только жив и здоров, но и стал христианином
Тем временем Рифат бодро ответил на вопросы священника, прочел «Отче наш» и «Верую». Начался обряд крещения. Татарин отрекся от магометанства и от лукавого и был назван Петром в честь одного из первых апостолов.
Пожалуй, больше всех радовался крестный отец: он просто сиял, поглаживая большой рукой бороду, и ласково улыбался крестнику. Еще бы не радоваться — теперь дорога в орду Петру-Рифату навсегда отрезана. Одно омрачало торжество: до сей поры Макар Яровитов не давал о себе знать. И еще томила неизвестность с польскими делами. А как Царьград, где сейчас Демьян? При воспоминании о нем у дьяка почему-то болезненно сжималось сердце. Но прочь дурные мысли! Сегодня у Никиты Авдеевича большой праздник, который он честно заслужил неустанными трудами.
Из храма поехали в усадьбу Бухвостовых, где уже были накрыты столы. Молодой мурза улыбался и принимал подарки: ловчего сокола и дорогое, шитое шелками седло; чеканный серебряный пояс и булатную саблю, которую крестный отец тут же отобрал под благовидным предлогом; шитый золотом кафтан и соболью шапку, очень дорогое по тем временам рукописное Евангелие и икону Казанской Божьей матери в серебряном окладе с каменьями. Один из бояр вручил ему золотую чарку и торжественно сообщил, что ею жалует сам великий государь в знак своей милости и надеясь на верную службу. Петр-Рифат опустился на колени и почтительно принял царский дар. Щеки его пылали, как у девушки, узнавшей о приезде сватов.
Крестный отец подарил ему золотисто-рыжего тонконогого жеребца, а его жена поднесла красивую уздечку, удивительно подходившую к седлу. Но больше всего, пожалуй, молодого человека порадовал подарок Любаши: незамысловатая клетка с простой лесной певчей птичкой. Или это был не просто подарок, а намек, что ее сердце тоже попало в плен?
За столом, справляя крестины, пили романею и водку с бадьяном, а еще подавали душистый квас, настоянный на изюме, и легкое виноградное вино, привезенное в подарок хозяину из далеких стран. Никита Авдеевич был рад отдохнуть душой от забот и хоть ненадолго сбросить с себя тяжкий груз постоянных невеселых размышлений. Поэтому он только отмахнулся, когда заметил в щели приоткрытой двери бледное лицо Антипы, делавшего ему непонятные знаки.
Однако настырный горбун не уходил. Он открыл дверь пошире и начал манить хозяина, закатывая глаза и проводя ребром ладони поперек горла, чтобы показать, насколько важное у него дело. Едва сдержав готовое прорваться раздражение — даже в такой день нет покоя, — Бухвостов поднялся и потихоньку вышел
— Ну, чего тебе?
— Беда, хозяин. — Горбун привстал на цыпочки, чтобы дотянуться до уха рослого Никиты Авдеевича. — Данилка отходит.
— Как это? — непонимающе уставился на него дьяк.
Экую ересь несет Антипка! Небось, хлебнул лишнего в людской, вот и мелет невесть что. Но тут до слегка затуманенного романеей и водочкой с бадьяном Бухвостова внезапно дошел весь страшный смысл сказанного шутом. Он сграбастал его большой рукой за грудки и поднял, легко оторвав от пола тщедушное тело.
— Что?!
— Помирает он. — Антипа засучил ногами, и дьяк отпустил его, а сам бессильно привалился к стене.
— С утра ничего был, а сейчас согнулся весь и посинел, — зачастил шут, поправляя перекинутый через плечо ремень, на котором висела большая деревянная сабля. — Уже едва дышит.
— Пошли!
Дьяк торопливо спустился по лестнице, выскочил в заднюю дверь, пересек двор и протиснулся в открытую караульным стрельцом калитку. Одышливо отдуваясь, взбежал на крыльцо потайного дома и застучал каблуками по коридору. Вот и дверь комнаты, в которой устроили Демидова. Около нее с виноватым видом переминался с ноги на ногу стороживший пленника Иван Попов.
Не слушая его оправданий, Никита Авдеевич шагнул через порог и сразу понял: все! Данила лежал на широкой лавке, лицом к стене, как-то неестественно подвернув руки Низкорослый и крепкий, он сейчас казался тощим и странно вытянувшимся в длину. С завернутой за спину руки ржаво стекала цепь, которой он был прикован к вбитой в бревна скобе.