Ждать пришлось недолго. Утром следующего дня в башне послышался топот многих ног, и в каземат ввалилось несколько стражников с деревянными рогатками. За их спинами прятался похожий на борца мускулистый бритоголовый татарин. В руках он держал свернутый кольцом аркан.

Как копья, выставив перед собой рогатки, стражники двинулись на Тимофея, намереваясь загнать его в угол. Казак метнулся в сторону, но проклятая цепь помешала — один из татар быстро наступил на нее ногой, прижав к плитам пола. Через несколько минут рогатки, захватив руки и шею казака, пригвоздили его к стене. И тогда вперед выступил бритоголовый: он ловко накинул аркан на шею узника, связал его и повалил. Появился кузнец, расклепал кольцо кандалов на ноге Головина, но зато надел ему браслеты на запястья и лодыжки. Несколько ударов молотка — и Тимофей забренчал новыми цепями.

Не снимая петли аркана, с шеи казака, бритоголовый потянул его к выходу. Возбужденные короткой схваткой стражники подталкивали сзади рогатками, заставляя быстрее переставлять ноги. Когда вышли во двор, Тимофей увидел начальника ханской стражи: мурза вскочил на подведенного слугой коня и в сопровождении охраны выехал за ворота. Значит, допрашивать узника он не собирается? Неужели предстоит новая встреча с кривоногим Ахметом или озлобленным Алтын-каргой?

Подкатила повозка, и Головина бросили в нее. На козлах сидел пожилой татарин с круглыми плечами, а по бокам пристроились конные стражники, вооруженные копьями. Откуда ни возьмись, появился давешний старичок, приходивший вместе с Азис-мурзой. Он осмотрел повозку, похлопал лошадей по крупам и махнул сухонькой ладошкой:

— Трогай, Мустафа!

Кучер хлестнул лошадей. Ворота распахнулись, и вскоре колеса уже поднимали тонкую дорожную пыль. Рядом скакали стражники. Казак попробовал приподняться, чтобы поглядеть, куда его везут, но один из конных кольнул его копьем:

— Лежи, урус-шайтан!

Правивший конями Мустафа негромко затянул заунывную песню без слов. Гулко стучали копыта, скрипели колеса повозки. Высоко в небе стояло солнце. Пахло сухой пылью и терпким конским потом…

Ехали весь день. Переночевали в каком-то маленьком селении и рано утром вновь отправились в путь. Тимофей прислушивался к разговорам между татарами, но стражники и кучер обменивались лишь ничего не значащими фразами. На ужин узнику дали лепешку и кусок холодной баранины. То же самое он получил и на завтрак. Уже хорошо, что не морили голодом. Но куда все-таки его везут?

Это стало ясно после полудня. Дорога делала петлю, вползая на пригорок, и казак увидел раскинувшийся у моря город.

— Кафа! — Мустафа обернулся и подмигнул пленнику.

Кафа?! Красивое и непонятное слово, обозначающее название города, проклинаемого половиной христианского мира наравне с печально знаменитым Бадестаном в Алжире, — там располагались самые большие невольничьи рынки. Сколько слез и крови видели площади Кафы? Сколько слышали они стонов и страшных клятв? Сколько золота и невольников прошло через руки работорговцев, со всех сторон стекавшихся сюда? Сколько еще лет или веков должно миновать, чтобы люди перестали проклинать этот город?

Повозка миновала лабиринт тесных грязных улочек и вкатила на площадку, с трех сторон зажатую низкими каменными домами, разделенными на тесные клетушки. Это была невольничья тюрьма. Конвоиры вытащили Тимофея из телеги и впихнули в одну из клетушек. Весело переговариваясь, стражники направились к своим лошадям. Татары были довольны: опасный пленник доставлен по назначению без происшествий. Что с ним будет дальше, их совершенно не интересовало.

Головин подпрыгнул, уцепился за прутья решетки маленького окошка над дверью и выглянул на улицу.

Неподалеку стоял Мустафа, поправляя упряжь лошадей. Из-за угла тюрьмы вышел другой татарин и заговорил с ним. До узника доносились только обрывки фраз.

— Привезли? — поинтересовался подошедший. Мустафа утвердительно кивнул и показал на клетушку, в которой заперли казака. И сам спросил о чем-то.

— … Завтра, — долетело до Тимофея.

Из соседних битком набитых камер слышался звон кандалов, стоны, детский плач. Неожиданно в стоявшей напротив тюрьме-казарме затянули песню, высокими голосами выводя старый, хорошо знакомый мотив:

А в долине бубны бьют, на зарез полет ведут,

Возле шеи аркан вьется, по ногам цепочка бьется…

И словно накликали беду, пропев оказавшиеся пророческими слова: прибежали вооруженные татары, начали вытаскивать из камер ослабевших полоняников и тут же перерезали им горло — все равно их никто не купит, стоит ли зря кормить, если уже не товар? Жизнь человека иной веры, захваченного при набеге в полон, и не сумевшего сохранить силы за время перехода до Кафы, ценилась очень дешево, — вернее, не имела никакой цены!

Тимофей завыл, как лютый зверь, пытаясь разорвать цепи, выбить дверь, броситься на ненавистных работорговцев, грызть их зубами, душить, сворачивать ударом кулака скулы, дробить носы и ребра. Но цепи и каменный мешок держали крепко…

Вскоре все было кончено. Один из надсмотрщиков, весь, как мясник, забрызганный кровью, подошел к двери камеры, в которой сидел казак, и глумливо засмеялся:

— Заткнись! А то и тебя прирежем.

Головин уцепился за решетку и выглянул в оконце. Татарин испуганно отшатнулся, увидев его смертельно побелевшее от ярости лицо с расширенными, ставшими черными от гнева глазами.

— Я возьму твою жизнь, — неожиданно спокойно сказал казак. — У тебя нет права жить!

— Сумасшедший. — Оправившись от неожиданности, надсмотрщик презрительно сплюнул. Двое его приятелей уже заканчивали грузить на арбу трупы.

— Вы все умрете! — повторил казак. — Все!

— Немой заговорил? — Рядом с надсмотрщиком появился уже знакомый старик в грязном тюрбане.

— Хозяин, позволь проучить его, — поклонился надсмотрщик.

— Его накажет сама судьба, — важно ответил работорговец. — Не смейте трогать уруса, у него не все в порядке здесь. — Он покрутил тонким пальцем у виска и ушел. Надсмотрщик побежал за ним следом.

Тимофей до боли стиснул зубы и забился в угол. Чего бы ему это ни стоило, он должен привести свою угрозу в исполнение. Однако проще пригрозить, чем расправиться с убийцами. И все же он попытается. Вспомнилось, как ослабли ноги и подкатила к горлу тошнота, когда увидел в степной балке порезанный полон. И тут, прямо на его глазах, случилось то же самое. Если он не отомстит, то и сам не сможет жить!

Незаметно опустилась ночь. Головин провалился в забытье, но короткий тревожный сон не принес желанного облегчения. Привиделось, будто стоит он на монастырском дворе, держа за руку девушку из дворца Алтын-карги. И отец Зосима подает им зажженные свечи, готовясь совершить обряд венчания. Но кто-то, прячась за его спиной, задувает маленькие огоньки, а поймать проказника не удается…

На рассвете захлопали двери клетушек, защелкали бичи надсмотрщиков, вновь заплакали дети и в голос завыли женщины: полон погнали на рыночную площадь. К Тимофею ввалились сразу четверо. Действовали уже знакомым способом: прижали деревянными рогатками и накинули на шею петлю аркана. Вывели во двор и потащили за угол — невольничий рынок раскинулся совсем рядом, прямо за тюрьмой.

Казак хмуро окинул взглядом заполненную народом небольшую площадь с каменным возвышением посередине. В центре его торчал потемневший столб с железными кольцами, к которым привязывали рабов.

— Иди, иди, — дернул за веревку надсмотрщик. — Скоро твоя очередь.

Торг уже начался. К столбу вытаскивали молодых девушек и матерей с детьми, мужчин и мальчиков. Работорговцы азартно торговались, не слушая распоряжавшегося торгами Сеида, старавшегося перекрыть тонким голоском гомон возбужденной толпы. Поодаль, равнодушно взирая на происходящее, стояли несколько стражников.

— Клянусь Аллахом, это низкая цена, — прижимал руки к груди сморщенный Сеид. — Себе в убыток отдаю.