Нашему дитя Марса четырнадцать, это девочка.

В пересчете на марсианский возраст ей чуть больше семи лет. Она потрясающе красива.

Разумеется, мы с Хелен видели ее голограммы и знали, как она хороша, но прежде нам не доводилось сталкиваться лицом к лицу с марсианскими детьми. И вот мы осознали, насколько ошеломительной, сногсшибательной бывает красота.

Через приемную Центра Американизации мы спешим ей навстречу Синева ее глаз сражает меня наповал. Их лазурь удивительно пронзительна, не сравнить с красками земного неба. Наверное, в них воплотилась синева марсианских небес, какими они были миллионы лет назад. Темно-каштановые волосы волнами ниспадают на плечи. Носик – аккуратный мазок под высокими дугами бровей. Ее лицо словно сошло с полотен истинного ценителя красоты. Медового оттенка кожа чуть тронута летним солнцем. Губы над округлым, детским подбородком довольно пухлые, но без намека на чувственность.

Девочку зовут Доун. На первый взгляд классическое американское имя. Хотя в бумагах на усыновление значится Д-о-у-н, в действительности это лишь вариация, максимально созвучная марсианскому оригиналу.

Покончив с формальностями, мы первым делом отправляемся за покупками в городок Уоррен, расположенный неподалеку от Центра. Эпоха джинсов миновала, и в моду снова вошли платья. Доун очаровательна в ярко-голубом сарафане, сменившем серую блузку и слаксы – стандартную униформу подопечных Центра. Ее ступни в летних сандалиях похожи на ступни царской дочери.

Возможно, миллионы лет назад она и была царской дочерью. Но сейчас она моя дочь.

– Заедем куда-нибудь перекусить?– спрашиваю я на выходе из бутика.

– Ты проголодалась, Доун?– интересуется Хелен.

– Немного, миссис Фэйрфилд.

– Никаких «миссис Фэйрфилд». Зови меня Хелен, если пока не готова называть матерью.

– Разве американские дети не говорят просто «мама»?

Хелен польщена. У нее тоже темно-каштановые волосы и голубые глаза. До неземной красавицы ей далеко, однако посторонний человек легко примет ее за родную мать Доун.

– «Мама» еще лучше, — одобрительно кивает Хелен.

Доун поворачивается ко мне.

– А вас называть папой?

Я силюсь улыбнуться, но не могу. Мы так долго мечтали о ребенке, и обладание причиняет почти физическую боль.

– Буду только рад, милая,– отвечаю я.

– Отлично. Значит, мама и папа. А знаете, я проголодалась. На завтрак нас кормили одной кашей.

Мы снова забираемся ко мне в машину – новенький электрокар местной сборки, но из импортных деталей. По виду полный аналог американского автопрома. Хелен уступает Доун переднее сиденье, а сама садится на заднее, рядом с покупками. Выехав из Уоррена, мы едем на север и вскоре останавливаемся возле уютного пригородного ресторанчика. Час обеда давно наступил, однако мы с Хелен не испытываем голода. От волнения кусок не лезет в горло. Зато наша прелестная дочурка ест за троих. Официантка не сводит с нее глаз, но вряд ли догадывается, что Доун — дитя Марса. Посетители ресторана то и дело косятся на наш столик. Думаю, единственная причина тому – красота нашей дочери. Она американизирована до мозга костей, по крайней мере, внешне; уверен, никто даже не подозревает о ее истинном происхождении.

Я спрашиваю, будет ли Доун еще кусок пирога. Она отказывается, говорит, что наелась.

– Предлагаю ехать домой. Ты не против, милая?

– Как скажешь, пап.

Пока мы мчим на север по шоссе 62, Доун завороженно смотрит по сторонам. Естественно, в рамках американизации и гипнообучения Центры проводят для марсианских приемышей различные экскурсии, но в случае Доун увиденное лишь обострило интерес к новым местам. Она внимательно рассматривает поля, леса, дома в пролетающих мимо городках. На одних полях собирают томаты, на других колосится кукуруза в рост человека. В преддверии осени листва на деревьях светится изумрудной зеленью.

– Как думаешь, тебе понравится Земля?

– Красивая планета.

– Наверное, так и есть. Как мы ни старались изуродовать ее, она все же выстояла... На Марсе тоже было красиво?

– Да,– коротко отвечает Доун.

Я решаю не развивать тему. В Центре предупреждали, что марсианские дети не любят обсуждать, какой была их родная планета много лет назад. Оно и понятно. Едва ли я захотел бы предаваться воспоминаниям о Земле, превратись она в ледяную пустыню.

Наконец мы въезжаем в штат Нью-Йорк.

– Кстати, Доун, скоро тебе в школу,– говорит Хелен с заднего сиденья. — Ты рада?

– Школа не похожа на Центр, верно?

– Конечно, нет. Там гораздо веселее. Познакомишься с ребятами, будешь ходить на танцы, развлекаться. В школе гораздо привольнее, чем в Центре.

– Тогда я, пожалуй, рада,– произносит Доун после некоторого размышления.

Казалось бы, гипнообучение должно было обесценить реальные образовательные учреждения, однако американские школы изменились: из разряда храмов науки они перешли в разряд институтов социализации. При всей своей эффективности гипнотическое воздействие на мозг ребенка лишает его возможности полноценно влиться в общество. В школе же юный американец автоматически разделяет и дополняет образ мыслей сверстников. Перенимая у товарищей манеру говорить, держаться, он параллельно вносит частичку своей индивидуальности в общий котел. Пускай Центры способны буквально за ночь сделать из марсианских ребят гениев и привить им наш Яоднако полноценная американизация достигается исключительно в школе. По закону опекуны марсианского ребенка обязаны записать его в соответствующий класс. Поэтому мы с Хелен вынуждены отправить Доун в школу. Остается только гадать, в кого ее превратят американские подростки.

Похоже, Доун понравилась комната на втором этаже нашего особняка, оформленного в колониальном стиле. Мы переделали и обставили эту комнату специально для нее. Мы так страстно желали ребенка, что слегка переусердствовали в своем энтузиазме. Кровать, трюмо, комод, ковер с длинным ворсом – все новехонькое. Мягкое кресло и переносной тривизор дополняют интерьер. Вишенка на торте – столик из кленового дерева с портативной печатной машинкой; клавиши под прозрачным чехлом жаждут прикосновения девичьих пальцев. На покраску комнаты я убил целые выходные. Хелен выбрала розовый колер для стен и белый для потолка. Розовые стены создают ауру невинности, а расшитое розами покрывало усиливает впечатление. Одно окно комнаты выходит в боковой двор, второе – на лужайку между домом и улицей.

– Мы купили печатную машинку на тот случай, если ты захочешь заняться в школе машинописью,– говорю я нашей прелестной дочурке.

– Я уже освоила ее в Центре, папа. Спасибо вам огромное!

Она садится за стол, достает из ящика лист бумаги, заправляет в машинку и бойко отстукивает: Доун Фэйрфилд, Вистерия-Драйв 1101, Гринвью, Нью-Йорк.

Мы с Хелен на цыпочках спускаемся по лестнице.

Наверное, в генах американцев зашито массовое воспоминание о крушении транспортного самолета, эвакуировавшего вьетнамских детей из Сайгона. Наверное, поэтому многие наши соотечественники раскрыли свои объятия декриогенизированным детям Марса.

А впрочем, мы бы все равно не устояли. И не столько изза красоты марсианских приемышей, сколько из-за молодости, перед которой так преклоняются в Америке. Уже этих двух факторов хватило бы, чтобы пошатнуть наш этноцентризм, но тут подоспели результаты исчерпывающих испытаний. Выяснилось, что дети Марса неотличимы от нас ни физически, ни физиологически, разнятся только имена.

А может, наши сердца тронула история о тысячах марсианских ребятишек, обреченных на гибель в криогенных камерах, когда марсианские ветра ворвались внутрь двух четырехгранных пирамид и сбили настройки управляющих устройств.