Через двадцать минут он сидел в затененном внутреннем дворике со своим отцом, потягивая пиво из холодильника и чувствуя себя как дома. Аккуратный ряд чистых, наточенных садовых инструментов, составленных в надлежащем месте, недавно выметенная дорожка из розового плитняка и жесткая метла, висевшая на стене на специальном колышке, садовый шланг, ровно и туго намотанный на барабан, и опальный садовый кран, когда-то сиявший начищенной медью, – все эти мелочи, угнетавшие Стивена, когда он был подростком, теперь освежали память и готовили ее к более существенным воспоминаниям. Как снаружи, так и в доме – везде царили заботливое внимание к вещам, опрятность и чистота, которые больше не казались Стивену прямой противоположностью всему живому, созидательному, плодородному – всему тому, что занимало столь важное место в его неистовых отроческих записях. С того места, где они сидели, потягивая пиво, открывался вид на такие же аккуратно ухоженные садики, побуревшие лужайки, покрытые креозотом ограды, оранжевые крыши, а прямо над ними на фоне темно-синего неба торчали опоры скрытой от глаз ориентирной вышки для самолетов, расставленные над невезучим домом по соседству.

Наступило умиротворение, необходимое для беседы о погоде.

– Сынок, – сказал отец, с трудом наклоняясь в своем складном стуле, чтобы подлить Стивену пива, – такого горячего лета не было за все мои семьдесят четыре года. Жарко. Скажу даже, слишком жарко.

Стивен заметил, что это все же лучше, чем слишком сыро, и отец согласился.

– Я бы предпочел жару, что бы там ни говорили о запасах воды и несмотря на то, что случилось с нашей лужайкой. Зато можно сидеть на улице. Конечно, в тени, если это необходимо, но на улице, а не в доме. А то эти вечные дожди – в таком возрасте, как у нас с твоей мамой, от них одна ломота в костях. Нет уж, по мне, лучше жара.

Стивен собрался ответить, но отец снова заговорил. В голосе его послышалось раздражение:

– Знаешь, на людей не угодить. То им слишком жарко, то слишком холодно, то чересчур сыро, то, наоборот, слишком сухо. Им в жизни не угодить. Они сами не знают, чего хотят. Нет, я-то вполне доволен. Прежде мы, бывало, никогда не жаловались на погоду, верно? Каждый день на пляж, прекрасная вода, купайся – не хочу, а?

Вернувшись к обычному хорошему настроению, отец поднес к губам стакан и сделал глубокий глоток, отбивая носком ноги, обутой в домашний тапочек, триумфальный марш.

Они посидели несколько минут молча, уютная тишина не тяготила их. Из кухни, где мать Стивена готовила жаркое, донесся убаюкивающий звук открывающейся и закрывающейся дверцы духовки, стук тяжелой ложки о край кастрюли. Позже мать по настойчивой просьбе отца вышла посидеть с ними и выпить немного хересу. Прежде чем сесть, она сняла фартук и аккуратно сложила его на коленях. Разнообразные волнения, связанные с приготовлением обеда из трех блюд, оживили ее лицо. Наклонив голову к кухонному окну, она прислушивалась к шипению овощей.

Разговор о погоде возобновился, на этот раз по поводу урона, нанесенного их садику, предмету особой любви матери Стивена.

– Такая жалость, – сказала она. – Мы о нем столько заботились. Он был бы таким красивым.

Отец покачал головой.

– Я как раз говорил Стивену: все же это лучше, чем сидеть в доме целыми днями, глядеть, как все вокруг никнет, и повторять, что, может быть, завтра погода наладится. А она так и не налаживается.

– Знаю, – сказала мать. – Но мне нравится, чтобы все росло. Я не люблю, когда растения вянут. – Она допила херес и спросила: – Долго вы еще будете сидеть?

Отец Стивена взглянул на часы.

– Вот выпьем еще по стакану пива.

– Значит, можно накрывать через полчаса?

Он кивнул. Мать нахмурилась на приступ боли, отозвавшейся в пояснице, когда она вставала со стула, и сказала:

– Хорошо. Я найду пока чем заняться.

Она потрепала сына по коленке и быстро ушла в дом.

Отец последовал за ней и вернулся с двумя новыми банками пива. Громкий стон, который он издал, опустившись на стул, был вызван не столько болью, сколько желанием подшутить над собой. Поставив банки на подлокотники, он тяжело поник и улыбнулся, притворившись, будто совсем вымотан этими усилиями. После того как стаканы были наполнены, отец расспросил Стивена о подкомитете и внимательно выслушал его рассказ о заседаниях. Разговор сына с премьер-министром не произвел на него впечатления.

– Они всегда делают только то, что им выгодно, сынок. Я уже говорил, вы напрасно теряете время. Ваш отчет давно уже тайком написан, а вы попросту ломаете комедию. В этих подкомитетах заседают одни шишки, как я посмотрю. Профессор такой-то и такой-то да лорд такой-то и такой-то! И все для того, чтобы вам поверили, когда будут читать ваш отчет, и большинство людей такое дурачье, что непременно поверят. Лорд такой-то и такой-то поставил здесь свою подпись, значит, это правда! А кто такой этот лорд? Какой-нибудь Джо, который ни разу в жизни не оступился, никому не перешел дорогу и сумел скопить немного деньжат. Шепнул нужное слово нужному человеку, и вот он уже в списке почетных членов, а затем глядишь – он уже почти Всевышний, а его слово – закон. Он – Бог. Лорд такой-то и такой-то сказал то, лорд такой-то и такой-то думает это. Вот в чем беда нашей страны: кругом сплошные поклоны да расшаркивания, все лебезят перед всякими лордами и сэрами, никто не позаботится о самом себе! Нет уж, на твоем месте, сынок, я бросил бы это дело. Ты зря просиживаешь там штаны. Лучше возьми и напиши книжку. Самое время заняться этим. Кейт не вернется, Джулия ушла. Нужно жить дальше.

Эти слова не были подготовлены, они удивили обоих. Стивен покачал головой, но не нашел что ответить. Мистер Льюис снова откинулся на спинку стула. Отец с сыном подняли стаканы с пивом и сделали по глубокому глотку.

Перед самым ужином Стивен на несколько минут остался в гостиной один. Отец ушел на кухню помогать накрывать на стол. Комната была большая, от одной стены дома до другой. В одном конце ее стоял обеденный стол, другой занимали диван и два кресла. Этот очередной дом в жизни его родителей был первым, который они смогли обставить по своему вкусу. Повсюду были видны вещи, накопленные во время службы в различных гарнизонах, лежавшие по ящикам до той поры, «когда у нас будет свой дом», – фраза, которую Стивен запомнил с раннего детства. Пепельница с кожаными ремешками была на месте, и силуэты пальмовых деревьев, и медные горшки из Северной Африки тоже. На серванте мать Стивена держала хрусталь и коллекцию стеклянных зверушек, остроконечных и тяжелых на ощупь, застывших в затейливых позах. Стивен подержал на ладони мышь с крохотными глазами-бусинами и нейлоновыми усами.

На обеденном столе стояли бокалы для вина на высоких ножках с зеленым отливом. Когда-то они казались ему дамами в длинных перчатках. Накидки на стульях носили опознавательные знаки Королевских ВВС. Кофейные ложки были украшены гербами городов, где побывал Стивен: Ванкувер, Анкара, Варшава. Так странно было видеть, как все прошлое с легкостью разместилось в одной комнате, изъятое из времени и скрепленное смесью знакомых запахов, не имевших возраста, – лавандовой мастики, сигарет, ароматического мыла, жареного мяса. Вот эти вещи, этот особенный запах – и решимость Стивена, ощущение важности задуманных им расспросов начали исчезать. Он хотел выяснить некоторые подробности, обсудить кое-что, но теперь, после трех банок пива, его охватило чувство приятной расслабленности, вызванное также и голодом, а мать уже подавала через кухонное окно закрытые миски с овощами, которые нужно было выложить на подогретые тарелки, и отец уже достал бутылку собственного вина, приготовленного за четыре недели с помощью специально купленных приспособлений, и теперь наполнял бокалы, задирая донышко бутылки, как делал это всегда, и первое блюдо стояло на столе, и на каждом ломтике дыни лежала огненно-красная вишенка. Стивен сел на свое место, полный чувства признательности, и, когда родители тоже устроились за столом, все трое подняли бокалы и мать сказала: «Добро пожаловать домой, сынок!»