Но ее дитя, ее дитя?

«Один поток ветра несет вас обеих...»

Их с Ральфом ребенок!

«Но одна из вас должна умереть. Жизнь одной – смерть для другой».

Элизабет нашла бумагу и перо, села у окна, медленно и аккуратно разложив перед собой чистый лист. Жизнь приобрела смысл. Свежий сладкий ветер весны, зеленая трава, солнце, осушающее слезы... Но она должна искупить вину. Бог ей судья! Он воздаст по справедливости и ей, и ее ребенку. Элизабет подвинула к себе лист, ощущая шевеление младенца в чреве.

Суд над Аннунсиатой состоялся в декабре. Виновный Кольман и ряд невиновных иезуитских священников уже получили высшую меру наказания, но Аннунсиата, проведя шесть недель в тюрьме, была слишком слаба телом и духом, чтобы испытывать сильный страх. Все было, как во сне. Она даже не ждала, что когда-нибудь ее вызовут в суд, и жила надеждой, что король спасет ее, не доводя до этого дело. И то, что сейчас она стояла перед судьями, заставляло ее поверить в свою обреченность. Призрак Анны Болейн неотступно преследовал Аннунсиату, потому что в семье было хорошо известно, как Нанетта Морлэнд провожала эту несчастную королеву на суд, а чуть позже – на эшафот.

– Анна Болейн была невиновна, – неоднократно повторяла Аннунсиата Берч, – и, тем не менее, погибла в Тауэр Грин.

Кловис все эти недели не сидел сложа руки. Король был не в состоянии помешать суду, но предоставил ему всю имеющуюся информацию, чтобы тот мог обеспечить сильную защиту. Кловис основательно подготовился к суду, хотя и не смог морально подготовить к нему Аннунсиату, приписывая ее подавленность плохому самочувствию.

Аннунсиату лихорадило, когда она вошла в зал суда, словно в ад. Происходящее казалось ночным кошмаром. Как ее сюда занесло? На суд, где ее обвиняют в измене королю, другу и покровителю? Она впервые увидела Оутса. Перед глазами предстало нечто одиозное: круглое, как луна, лицо «украшали» тонкие, словно ниточка, губы, сам он, раздувшийся от самодовольства, напоминал индюка в брачный период, – все это приносило в его внешность налет шутовства. Обезьяна в мужском костюме. Аннунсиате почудилось, что Оутс нервно сглотнул и облизал губы, будто пробуя на вкус ее кровь, и она вздрогнула – ноги не держали ее. «Я не должна выглядеть так, будто вот-вот упаду в обморок, – подумала Аннунсиата, стискивая зубы. – Нельзя показывать им свой страх, ведь страх – признак вины». Она выпрямилась, высоко подняла голову и прошла к приготовленному для нее месту, чтобы предстать перед судом и присяжными.

Аннунсиата была настолько худа и бледна, что по залу суда пронесся шепот жалости. Она до сих пор была в трауре по сыну и в темном платье казалась еще моложе и прекрасней. Во время чтения обвинительного акта она смотрела прямо перед собой. Ей в вину ставили тайную связь с кузеном, иезуитским священником, с целью помочь иезуитской конгрегации в заговоре против короля. Оутс вскочил, подпрыгнул и начал обвинительную речь.

Многое из того, что он сказал, было противоречивым и нелепым, но слова лились беспрерывно и быстро, он был почти в экстазе, и музыка его речи настолько захватила толпу, что мало кто обращал внимания на ее смысл. Оутс говорил о том, что графиня – убежденная католичка, состоявшая на службе у первой герцогини Йоркской сразу же по представлению ко двору, и что та помогла ее кузену Эдмунду поступить в семинарию в Сент-Омере. Как полагала Аннунсиата, эти сведения он получил от Эдмунда или от кого-то, кто был с ним в Сент-Омере.

По словам Оутса, графиня продолжала служить обоим Йоркам и часто посещала с ними мессы; она оставила мужа, поскольку тот отказался стать папистом. Аннунсиата выслушала это с облегчением, подумав, что, по крайней мере, Ральф и другие члены семьи вне опасности.

Оутс продолжал описывать низость графини – она безнравственная женщина, давно потерявшая стыд и совесть, и ужасно развратная. Она жила в грехе при дворе, была любовницей бесчисленного количества мужчин, включая короля и принца Руперта. Она регулярно поддерживала переписку с кузеном-иезуитом и свободно общалась с другими католиками.

Оутс рассказал также, что присоединился к заговору на второй день. Он сам присутствовал на Совете иезуитов, состоявшемся в Лондоне 24 апреля, где и был разработан план заговора. Самой графини Чельмсфорд он там не видел – это было сказано осторожно, – но ее имя упоминалось достаточно часто, так как она, по словам Оутса, являлась главным посредником иезуитов в Сент-Омере, а также оплачивала содержание армии католических солдат. У нее связь с Ирландией через ее сына Баллинкри, она должна была помочь подняться ирландским католикам, когда придет время. Еще известно, что она внебрачная дочь короля и ревновала; его к протестантским принцессам. Графиня Чельмсфорд надеялась на признание и славу при католическом режиме, поскольку больше надеяться ей не на что.

Желчь Оутса иссякла, и он почил на лаврах в ожидании следующей жертвы. Аннунсиата была не в состоянии защищаться, поэтому на третий день заседания Кловис взял на себя обязанности адвоката и выступил с оправдательной речью, имея целый ряд вопросов и армию свидетелей за спиной. Это было плодом его трудов прошедших трех недель. Он был полон надежд, поскольку обвинения Оутса выглядели крайне противоречиво. Кловис разбил их вдребезги одно за другим, и все они отпали. Он пригласил свидетелей, клявшихся в том, что и так хорошо было известно посвященным, а именно: 24 апреля Оутс находился в Сент-Омере и посему никак не мог присутствовать на Совете в Лондоне. Свидетели говорили очень хорошо, но судья отмел их показания, поскольку они были иезуитами, а следовательно, могли солгать, защищая свою церковь.

– Милорд! – воскликнул Кловис. – Обвинительная речь Оутса настолько противоречива, что всем должно быть ясно: он лжет!

Кловис посмотрел на Оутса, и тот ухмыльнулся безо всякого смущения.

– Милорд, – продолжил Кловис, – он обвинил госпожу Чельмсфорд в том, что она была любовницей короля, а чуть позже сказал, что графиня – его внебрачная дочь. Как такое может быть?

Между присяжными пробежал заинтересованный шепот, но Оутс вскочил и закричал:

– Господа! Эта дьявольская женщина не остановится даже перед инцестом. Вот доказательство ее ужасной греховности!

Кловис не сдавался:

– Он говорил о том, что графиня поддерживает связь с Ирландией через сына. Неправда! У ее сына нет собственности в Ирландии, и это – доказуемый факт.

– Она надеялась вернуть земли, отнятые у ее сына, – возразил Оутс. – Ей их обещали в награду за помощь в заговоре, – у меня есть свидетели. Я и сам слышал на Совете, что ей собирались дать земли около Раткиля, которых она напрасно добивалась в течение десяти лет.

Терпеливо выслушав противника, Кловис продолжал:

– Теперь о письмах. Графиня приняла молодого человека в дом, когда тот осиротел, задолго до того, как он повернулся к Риму. В то время он был хористом в королевской часовне. Предметом ее переписки с ним были исключительно семейные новости. Разве она могла бы не писать юноше, которого вырастила как сына? – продолжал защиту Кловис.

– Пусть он представит письма из Сент-Омера, – ядовито заметил Оутс.

Кловис не мог этого сделать. Вся переписка, не уничтоженная естественным ходом жизни, была украдена Оутс расплылся в наглой ухмылке:

– Да! Они украдены моим агентом, действующим по приказу короля.

Кловис воспрял духом. Если письма целы, они докажут непричастность переписки к заговору.

– К сожалению, – продолжил Оутс, – позже эти письма постигла трагическая участь: они упали в камин и сгорели дотла. К счастью, мой агент успел прочитать их. Он присутствует здесь и поклянется в том, что их содержание было предательским.

Кловис подумал, что за деньги он поклянется в чем угодно. Клятвам свидетеля при дворе будут доверять абсолютно все, кроме него самого, если он протестант.

Почти ни на что не надеясь, Кловис выложил последние аргументы в пользу Аннунсиаты:

– Милорд, графиня католичка, но не папистка. Этот человек говорил о том, что она любовница и дочь короля и за свое греховное поведение щедро вознаграждена.