Внутри что-то непонятное происходит. А еще появилось чувство, словно я совершила какую-то вопиющую глупость и о ней стало известно всем-всем. Мне стыдно, только это не обычный стыд за саму себя – это стыд за любимого.

– Ну я пошел... вы тут сами уже, – Вадик кивнул мне. – Увидимся еще, Тань.

На душе мерзко, еще чуть-чуть – и слезы полезут из глаз, как червяки из-под земли во время дождя.

Я смотрю вслед моему смайлику и хочется... плакать, что ли... нет, хочется визжать, громко, настолько, чтобы поблекшее небо отозвалось на мой крик громом и молнией.

– Тань, ну передвигай ногами, – упрекнул брат.

– Да пошел ты! – я скидываю его руку с плеча и сквозь зубы говорю: – Отцепись от меня!

– Ну что с тобой? Очнись! Тебе вообще не стыдно?

– Мне? Да почему мне должно быть стыдно, о чем ты?!

Рома наморщил лоб.

Какой же он противный, когда пытается строить из себя большого брата!

– А ты об Але подумала?

– Что-о-о?

– Ты поняла «что», не прикидывайся.

Я сжимаю кулаки, чтобы не наброситься на него.

Нашел, чем меня стыдить!

– Да ей все равно, она с Кириллом из третьего зависа...

– Бред! – оборвал меня Рома на полуслове. – Ты видела?

– Нет, но...

– Вот тогда и не говори!

– Мне все равно! Отстань от меня! Хватит уже учить, что я должна, а что нет! Мне плевать, понятно?! Плевать на твое мнение! И на Алю мне плевать, будь она хоть с Кириллом, хоть с двумя Кириллами... – Вот так – сорвалась. Если бы у леди были погоны, лычки с них полетели бы сейчас вверх тормашками.

– Она плачет в палате, – Рома со вздохом посмотрел на туманный горизонт. – А тебя уже называют разлучницей.

– Ты за этим сюда прибежал? Сказать мне, что Алечка плачет, да? Я разлучница?!

Как же хочется стукнуть его!

– Мне все равно, что болтают глупые курицы! Я разлучница, значит... Вот и прекрасно! Очень этому рада!

– Таня, да зачем тебе сдался этот...

– Ну-у, давай, скажи?! Кто мне сдался?

Я не сдержалась, толкнула его. А Роме хоть бы хны – смеется еще!

– Не лезь ко мне! – крикнула я. – С кем хочу, с тем и встречаюсь, не нужна мне твоя гадкая опека!

– Дуреха! Вадик – коллекционер, чего тут непонятного!

– Сам ты коллекционер! Ненавижу тебя, Рома!

Я ускорила шаг, чтобы отвязаться от брата, практически бегу, но он проявляет свою обычную настырность и несется за мной.

– Хочешь, я тебе кое-что расскажу про него? – задыхаясь от бега, воскликнул он. – Хочешь?

– Нет! Нет! Нет! Не хочу! – Я резко остановилась.

Довел. Слезы все-таки покатились по лицу.

– Ну, Тань... – он тоже остановился, тон его из сердитого стал мягким, даже нежным.

Я отвернулась. Не люблю, когда кто-то видит мои слезы.

– Тань... ну ладно тебе, извини. Нравится тебе он и ладно, все, я больше не буду лезть.

– Вот и отстань! – не оборачиваясь к нему, буркнула я.

Рома похлопал меня по плечу.

– Не лей слезы... Вадик не любит плакс.

– Да? – я с интересом посмотрела на брата.

Рома пожал плечами и беспечно улыбнулся.

– Не знаю, просто так сказал.

– Дурак!

Зло берет! Не могу долго на него обижаться. Вот так всегда, сперва доведет, а потом сразу же разжалобит и развеселит.

– Мир? – Рома протянул мне мизинчик. Как в детстве, когда он не хотел катать меня на багажнике своего велосипеда, а я ревела от обиды и жаловалась папе.

Я нехотя даю ему свой мизинец. Как королевна, одолжение ему делаю.

Ну да, слабовольная... так уж вышло. Брат у меня все-таки один-единственный.

На улице уже мрачновато, хочется поскорее в светлый, уютный корпус. Сосны скрипят – это они переговариваются между собой... страшные у них все-таки голоса.

Мы идем молча по ухабистой дороге, сухие сосновые иголки хрустят под ногами, а кругом, куда ни глянь, – лес и таинственно темно – там – между высокими стволами.

– Ну и чего с Алей? – не выдержала я.

А Рома как будто только этого и ждал.

– Ну... сама подумай. Увидела, как вы целуетесь на дискотеке, разнылась и убежала. Ее там всем лагерем утешают.

– Ну надо же!

Мне дела нет до нее. Вадик мой! Пусть хоть целое корыто слез наплачет – не отдам! Он МОЙ!

Брат, видно, понял все, что я не сказала, по выражению моего лица, потому что упрекать больше не стал.

Очень верное решение!

Мы дошли почти до ворот, когда он неожиданно сказал:

– Слушай, Тань, а как тебе Оксанка?

– Как мне? Да мне дела до нее нет, выпендрежница она порядочная, хотя бывает и нормальной иногда. – Я смотрю на брата, пытаюсь выискать ответы на вопросы, которые ужасно не хочется задавать, но кажется – это бесполезно. Лицо у него непроницаемое, как у всех героев моих любимых книжек, поэтому я смиренно начинаю говорить: – И вообще, чего ты спрашиваешь? Она только с вами общается, даже ест за вашим столиком, это мне стоило бы у тебя спросить, как она тебе, и все такое...

Рома остановился у ворот и перегородил мне дорогу своей рукой.

– Ну что еще? – нетерпеливо смотрю я.

– Мне она очень даже...

– Что-о-о? А Юля?!

Брат пожал плечами.

– И ты Вадика еще коллекционером называешь!

Возмущение захлестывает меня, как волной. Такое негодование испытываю, словно это я – Юля, которую вот-вот спишут со счетов.

– Тебе нравится Оксана? – недоверчиво уточнила я.

– Угу.

– Но она грезит о Донских! Ты что, не знаешь, что ли?!

– Знаю, но...

– Да она с ума по нему сходит! Только о нем и болтает!

– Знаю! Знаю!!! Но если бы ты поговорила с ней...

– О чем?

– Обо мне, – Рома смущенно улыбнулся. – Ну же, Тань, ты ей симпатична, это точно! Твое мнение могло бы убедить ее...

– Ты с ума сошел? А как же Юля? Да и что я должна сказать Оксане о тебе?

Брат склонил голову набок и задумчиво поднял глаза.

– Сказать, какой я хороший, расписать мои положительные стороны...

– Ну ты наглый!

Рома посерьезнел.

– Кстати, я не сказал Вадику, сколько тебе лет и про выдуманного парня, у которого якобы сессия, – молчал, так что ты могла бы...

У меня от возмущения нет слов. Ну Донских, ну негодяй – все растрепал! Стою, щеки надула, готовлюсь разразиться неподобающими для леди словами, но брат опередил:

– Тебе ничего не стоит замолвить за меня словечко, а я, в свою очередь, до конца смены – могила.

– Ты меня шантажируешь?! – недоверчиво воскликнула я.

Рома рассмеялся.

– Если тебе нравится именно это слово, то – да. Но я бы предпочел называть это взаимовыручкой! Мы родственники как-никак!

Да уж – родственники, вряд ли в этом месяце я смогу об этом позабыть.

Вожатая отчитывала меня, точно воспитательница в детском саду: «Как ты посмела уйти», «как посмела», да «как посмела», раз десять спросила, есть ли у меня соображение, обещала нажаловаться родителям, а потом отпустила в палату.

Девчонки встретили меня вопросом: «Ну как?»

Я рухнула по привычке на свою бывшую постель и закрыла глаза.

– Все отлично!

Люся захлопала в ладоши.

– С ума сойти!

– Я же говорила, – удовлетворенно заявила Жанна.

А Оксана возмутилась:

– А где же подробности?

Мне так лень рассказывать! Вечно так, когда все хорошо, говорить ничего не хочется – это только твое – личное, а когда плохо, бывает, не остановиться. Хочется изливать свои беды и изливать, пока все не выплеснутся.

– Ну Та-а-ань, – Оксана присела рядом, – расскажи, он хорошо целуется?

– Да, очень, – я приоткрываю один глаз и весело смотрю на склонившихся надо мной девчонок.

– А почему вы вернулись порознь? – спросила Люся.

Я с чувством нависшего надо мной долга посмотрела на Оксану и пояснила:

– Ромка пришел сказать, что нас разыскивают, а то мы забыли про время.

– Он так тебя любит, – с завистью протянула Люся, – брат, я имею в виду. Так заботится о тебе.

Знала бы она! Заботится он... о себе он заботится. Ну да ладно, раз обещала, значит, придется выполнять.