Она его не осуждала ни капельки, хотя ужасно было то, что ей приказали держаться подальше, как будто она заразная. Нет. по другой причине. Он цивилизованный человек. Он не хочет, чтобы она спровоцировала его на то, чтобы ударить ее или задушить. Другой, приведенный в такое же бешенство, как сейчас Вариан, ударил бы ее с порога так, что она полетела бы через всю комнату, и она бы не осудила его. Какая же она ведьма! Отвратительная, тупая, грубая, уродливая, злобная. Животное.

Нет, она не животное. У нее есть некоторое благородство. Она должна извиниться. И сказать правду. Не всю, всю она не выдержит, но какую-то часть.

Она сложила руки и устремила взгляд на ковер. Возле правой ноги она увидела цветной лабиринт из квадратиков и остановила взгляд на нем.

— Я вам лгала. Постоянно. Меня раздражало, что корабль будут чинить слишком долго, и я понимала, какие трудности встречу на пути в Тепелену. Я могла бы пойти одна, но знала, что проблем будет меньше, если путешествовать с англичанином.

— Ты меня использовала? — уточнил он. — Да.

— Ты могла бы пользоваться мной с большей добротой. Ее лицо стало совсем виноватым. Глаза были темные, наполненные тенями.

— Я не хотела вам понравиться, — сказала она, стиснув руки. — И не желала, чтобы вы понравились мне. Это осложнило бы… то, что я должна была сделать.

— Что ты должна была сделать? — тихо спросил он.

Ее придавливал его мрачный взгляд, а сердце бешено колотилось. Господи, зачем он спрашивает? Разве он не поверил в ту причину, которую она выставила в Берате, — что ей нужно выйти замуж за Исмала? Разве она плохо притворялась несколько часов назад?

— Из-за Исмала, — запинаясь, сказала она.

— Что насчет Исмала? Что ты должна сделать?

Не важно, что он сказал это очень нежно. Ответ мог быть только один — та ложь, которую она старательно выстроила. Этот человек ее бросит. Она сделала так, что иначе он поступить не сможет. Нет нужды говорить ему всю правду, смотреть, как на лице появится неприязнь, как мягкий голос задрожит от отвращения. Хотя душа взывала к правде, тянулась к нему, чтобы облегчить себя, наказать себя — она сама не знала, чего хочет. Все, что она осознавала в этот момент, — это что она обессилела от отвращения и ложь ее убьет.

— Я должна… я должна… — Слова застряли в горле. Она не была трусихой, но она боялась. Чего? Утратить его, хотя он был для нее потерян с самого начала?

— Скажи мне, Эсме. Она закрыла глаза.

— Я должна убить Исмала. — Она сказала это быстро, и хотя слова вырвались напряженным шепотом, они были не такие уж поспешные и тихие, чтобы он не мог расслышать. Звук был слишком громким для ее собственных ушей. Ей стало холодно и стыдно, хотя мстить не позорно. Но он не может этого понять. Для него она будет хладнокровным чудовищем, бездумно преследующим человека, которого все считают невиновным, — мужчину, про которого все знают, что он ее любит и хочет на ней жениться. О, зачем она сказала эти ужасные слова?

— Дурочка. — Голос был тихий, но он ударил ее, словно плетью. — Безрассудная, страстная маленькая дурочка.

— Вариан…

— Hajde, — сказал он.

Она вскинула глаза. Он поднял руку.

— Hajde, — повторил он.

Сердце гулко стучало в груди, сотрясая все тело. Но низкий, влекущий голос звал ее на ее родном языке, и она откликнулась душой и телом. Эсме медленно двинулась к нему; вложила руки в его руку. Длинные пальцы сжались, другой рукой он привлек ее к себе, пока оба не оказались в интимной близости; шелковая юбка прошуршала по его брюкам. Эсме прерывисто дышала.

— Эсме, ты не можешь его убить, — сказал он. — И я не могу это сделать вместо тебя.

Сердце разлетелось на тысячи осколков.

— О Вариан! — Она высвободила руки, обвила его шею и уткнулась в теплый сюртук. — Не надо меня ненавидеть. Пожалуйста.

Сильные руки вдавили ее в твердое тело. На болезненно краткий сладкий миг губы прижались к шее. Потом он подхватил ее на руки и отнес на софу, сел и посадил себе на колени.

— Ненавидеть тебя? О да, — прохрипел он, и рот прижался к ее губам.

Она ожидала, что поцелуй выразит всю ярость и отвращение Вариана, но он оказался сокрушительно нежным, несмотря на жар. Она растворилась в его сладости, растопилось само сердце, которое он так легко у нее отнял. Какой же она была дурой, если думала, что сумеет удержать свою душу, не отдать ему! Такой же дурой, как во всем остальном…

Когда он наконец поднял голову, Эсме спрятала лицо у него на плече. Длинные пальцы поиграли ее волосами, скользнули вниз и осторожно, едва касаясь, погладили грудь под тонким шелком. Даже это неслышное касание возбудило в ней болезненный отклик. Она содрогнулась. Рука опустилась на бедро и остановилась, но тепло от нее прокатилось по животу.

— Ах, Эсме, что же с тобой делать?

Голос был такой же нежный, как прикосновение, и она беспомощно сказала, уткнувшись в сюртук:

— Не оставляйте меня. — Это был тихий, приглушенный плач, но в пустой комнате он прозвучал как гром.

Наступило долгое молчание.

— Ты перевозбудилась, а я пользуюсь преимуществом, — наконец сказал он. — Господи, какой же черствой свиньей я был — и этот мальчишка наверху тоже! — Он поцеловал ее в макушку. — Спасибо, что рассказала правду. Я бы хотел… быть таким человеком, которому ты могла бы рассказать раньше. Ты бы сказала: «Милорд, я должна отомстить за смерть отца. Не будете ли вы так любезны мне в этом посодействовать?»

Эсме из своего убежища недоверчиво на него посмотрела:

— И что бы вы ответили? Он улыбнулся:

— Я бы ничего не стал отвечать, а тут же вскочил на белого коня и помчался убивать злодея принца. Если бы я был тем, другим человеком. Но я не он. Я Иденмонт, ленивый, эгоистичный и абсолютно бесполезный. Я не могу сделать ничего другого, кроме как увезти тебя отсюда. Этого уже Эсме вынести не смогла. Он не только все понял и не бросил ее, но еще и обвиняет себя!

— Ничего подобного, вы не такой, — сказала она. Эсме села. Глаза были переполнены восхищением и благодарностью. — Вы старались сделать то, что разумно; все понимали, что так нужно, кроме меня. Сегодня Исмал вам предложил огромный откуп, чтобы вы меня бросили, а вы отказались.

Он покачал головой, и черная прядь залихватски упала на бровь.

— Не строй из меня благородного, Эсме. Я просто упрямый и крайне эгоистичный. Персиваль может на тебя разозлиться в какой-то момент, но он твердо настроен уехать вместе с тобой. Если ты не поедешь, он меня замучит до смерти. В любом случае Али ясно высказал свою позицию: завтра ты едешь в Корфу, так или иначе. Если я решу, что не беру тебя, он вышлет тебя с армией. Я согласился тебя взять, хотя предупредил, что мне может понадобиться армия, чтобы совершить этот подвиг. Он выразил мне сочувствие. Он сказал, что ты напомнила ему его мать.

— Али? — Это было непостижимо. — Али хочет, чтобы я уехала, хотя сам дал Исмалу…

— Произнести трогательную речь, а мне — выставить себя ослом. У Али-паши своеобразное чувство юмора — и ужасающий дар распознавать характер. — Разговаривая, Вариан поглаживал ее по голове. — Впервые мне стало понятно, почему твой отец на него работал. Визирь — полубезумец, садист и деспот во всех отношениях, но у него дьявольский дар к манипуляциям. И он знает, что делает.

Вариан замолчал; длинные пальцы продолжали утешительную ласку, снимая напряжение с головы и со всего ее существа.

— Я очень сожалею о твоем отце, — сказал он. — Я вижу, что ты его горячо любила. Жаль, что я не был с ним знаком. Лучше бы здесь с тобой был он, а не болван и жулик лорд с двенадцатилетним мальчиком, великим путаником.

Эсме с трудом преодолела жгучее препятствие в горле.

— Вы не болван, — сказала она, — а Персиваль гораздо меньший путаник, чем я. Вы оба были ко мне добрее, чем я заслуживаю, но я постараюсь все загладить, я обещаю. На всем пути в Корфу я буду такая хорошая и послушная, что вы меня не узнаете.