Обмакивая перо в чернила, Дамрад устало ставила закорючку за закорючкой, а следом прикладывала к бумаге висевшую у неё на шее печать. На грамоте оставался радужно переливающийся и светящийся в сумраке оттиск в виде герба Длани. Печать работала только в руке владычицы, удостоверяя получателей в подлинности её воли, запечатлённой в этом послании.

– Что-то в горле пересохло, – хрипло проронила Дамрад, когда половина бумаг была подписана. – Нельзя ли воды?… А лучше чего-нибудь покрепче.

Лесияра кивнула, и высокопоставленной пленнице подали чарку душистого, выдержанного вишняка. Залпом осушив её, владычица вернула пустую посуду на поднос, измученно выдохнула, размяла сведённые судорогой пальцы и продолжила ставить подписи с печатями. Когда последний листок с указом-обращением был заверен, Дамрад бросила перо на стол и спрятала печать в чехольчик.

– Готово. Ежели это всё, что от меня требовалось, могу я теперь пойти к себе?

– Всё, Дамрад, – кивнула княгиня, пробегая глазами последний подписанный листок. – Есть ли у тебя какие-либо просьбы, пожелания?

Чего владычица навиев могла сейчас желать? Слабое освещение темницы вполне устраивало её и не причиняло неудобств глазам, постель была мягка и по-княжески роскошна, а к холоду тело Дамрад, рождённой в отнюдь не жарком мире с тусклым солнцем, привыкло давно. Лишь одно последнее желание раскинуло в ней тёмные кожистые крылья…

– Да, княгиня. Мне хотелось бы увидеть воочию твою прекрасную жену. Не беспокойся! – Дамрад усмехнулась при виде настороженно сдвинувшихся бровей Лесияры. – Я не осмелюсь причинить ей вред, ведь твои верные дружинницы тут же убьют меня, не так ли? Дозволь мне лишь взглянуть ей в глаза и коснуться её руки один-единственный раз… Ежели я, конечно, прошу не слишком много.

– Твоё желание меня удивляет, но изволь, я позову Ждану, – проговорила повелительница женщин-кошек. – Смотреть на неё ты можешь, но вот касаться, уж прости, нет.

Она отослала из палаты одну из стражниц, и вскоре Дамрад услышала лёгкие шаги той, чьи глаза ослепили её когда-то в схватке за Вранокрыла.

– Государыня, ты звала меня? Я здесь, – прозвенел живительный, как родниковая вода, голос.

Белоснежная накидка и драгоценный венец-очелье покрывали волосы супруги Лесияры, но Дамрад не сомневалась в глубоком, шелковисто-тёмном блеске её кос. Проходя мимо владычицы навиев, Ждана напряглась и невольно сделала шаг в сторону, а в её глазах проступил враждебный холод.

– Можешь меня не бояться, – усмехнулась Дамрад. – Ты видишь – я в кандалах и под стражей, а потому не смогу причинить тебе вред. Впрочем, намерений таких у меня и нет.

Ждана приблизилась к своей супруге, и Лесияра оберегающим движением обняла её за плечи.

– Лада, ты видишь перед собой Дамрад, владычицу навиев, – сказала она. – Она только что подписала для своего войска указ о полной сдаче. Война окончена.

– Я счастлива это слышать, – проронила Ждана, колюче сверкая глазами в сторону пленницы в белом плаще. – Но для чего ты позвала меня, государыня?

– Я выполнила просьбу Дамрад, лада, – сказала Лесияра. – Она хотела с тобой познакомиться.

– Мы уже в каком-то смысле знакомы, – проговорила владычица навиев. – Не ты одержала надо мной победу, княгиня, отнюдь. Слава победительницы принадлежит прекраснейшей из женщин, которая лишила меня власти над Вранокрылом – верховным воеводой Павшей Рати. Огнём своих очей она обожгла мне душу. Кабы не она, вам было бы не остановить рать из Мёртвых топей, и кто знает, как повернулся бы тогда ход войны… Ждана, – обратилась Дамрад к супруге княгини, – поцеловать тебе руку я не могу, мне запрещено тебя касаться. Поэтому я просто склоняюсь к твоим ногам.

С этими словами Дамрад опустилась на колено, глядя на смущённую Ждану снизу вверх с каким-то новым, гибельно-острым, но светлым чувством. Коренилось оно, наверно, в том ударе белогорской силы, ослепительном толчке, отбросившем её далеко от власти над воеводой Павшей рати. Он что-то подсёк в ней, прежние столпы души рухнули, но на обломках проклюнулось нечто новое – что-то, чему Дамрад сама не знала названия.

– Я повержена в прах тобою, а не войском твоей супруги, – молвила она с улыбкой. – Я потеряла всё – своих воинов, дочь-наследницу, свой дом. У меня ничего не осталось, на моих руках кандалы, но почему-то я чувствую себя как никогда свободной. Проиграть войну жителям Яви для меня позорно и горько, но отдать победу тебе – нет. Если твоя рука занесёт надо мной карающий меч, я покорно и спокойно склоню под него голову. Принять поражение и смерть от тебя – награда, а не наказание.

Когда эхо последнего слова смолкло под сводами Престольной палаты, настала звонкая, чистая и какая-то грустно-солнечная тишина, хотя за окнами чернела ночь. В тёмных, бархатно-мягких глазах Жданы растаял колючий ледок, и она сама шагнула к коленопреклонённой Дамрад, пренебрегая предостерегающим движением супруги.

– Встань, прошу тебя, – лаская слух владычицы, прожурчал её голос.

– Нет, моя победительница, прости, но я останусь на коленях, – ответила Дамрад. – Это единственный способ, коим я могу выразить своё преклонение и почтение. Касаться тебя я не смею.

Стражницы преградили Ждане путь, не позволяя ей подойти к Дамрад ближе, чем на расстояние в три шага, и она грустно отступила, устремляя взгляд на Лесияру.

– Прошу, пощади её, – проговорила она с тихой, нежной мольбой в голосе. – Пусть ей сохранят жизнь.

– Всем сдавшимся навиям жизнь будет сохранена, – заверила её княгиня. – Дамрад признала поражение, и у нас нет причин проявлять излишнюю жестокость и мстительность.

Ждана кивнула, спрятав взор под поникшими ресницами, а потом согрела Дамрад весенним теплом легчайшей, едва заметной улыбки:

– Я не держу на тебя зла.

– Твоя душа для меня непостижима, – проронила владычица Длани. – Но благодарю тебя за эти слова. Они останутся со мной до конца.

Снег сходил быстро, и обнажалась тёмная, влажная грудь земли, местами покрытая соломенно-рыжеватой стернёй прошлогодней травы, сквозь которую уже начинала кое-где пробиваться молоденькая зелёная травка. В низинах стояла талая вода, а бугорки уже начали подсыхать под щедрым, ярким солнцем. Лесияра прогуливалась под руку с Жданой по саду, нежась в янтарном тепле взгляда любимой женщины.

– Ты не утомилась, лада? – спросила та, с ласковой заботой заглядывая княгине в глаза.

Рана давно затянулась, не обезвреженной волшбы в груди не осталось, но изредка сердце при вдохе словно пронзала тонкая, острая игла, а ночами оно порой отзывалось глухой, ноющей болью. Впрочем, на такие пустяки Лесияра не обращала внимания, а когда Любима спрашивала, наматывая на пальчики её серебристые пряди: «Что с твоими волосами, матушка? Почему они так быстро стали белыми?» – княгиня отвечала с улыбкой: «Просто зима нынче очень суровая выдалась, счастье моё. Дохнула она на меня – вот я и поседела».