Оказалось, Шумилка вчера явилась к невесте домой сильно навеселе, и будущим родственницам не оставалось ничего, как только уложить её спать до утра: та просто лыка не вязала.

– Хороша удалая орлица, – усмехнулась Крылинка. – Летала, летала, да около братины с мёдом хмельным и села.

Избранницу Шумилки звали Лозой. Её родительница-кошка, Дмия, трудилась оружейницей под Заряславлем, во владениях княжны Огнеславы. Крылинка приняла гостей с радушным хлебосольством, усадила за стол и чокнулась с ними чаркой с вишняком. Спешно послали девушку-работницу за Гораной и Светозарой, и те вскоре вернулись из кузни, умылись и сели к столу.

– Я-то думала, что Светозара у нас первая остепенится, – молвила оружейница. – Ан нет, Шумилка её опередила.

– Ну так я и из утробы матушки Рагны первая выскочила, а уж потом – сестрица моя, – засмеялась молодая кошка. – Старшая я, выходит.

– Да просто шило тебя в одно место ещё в утробе кололо, – добродушно хмыкнула Горана. – Вот и выскочила.

Дарёне было не до застолья: у Незабудки разболелся животик. Чтобы крик малышки не мешал гостям, она ушла с дочкой в сад и уложила её на траву, отпаивая с ложечки отваром яснень-травы с тихорощенским мёдом, мятой и ромашкой, приготовленным на воде из Тиши: это средство хорошо помогало от всякого рода болей. Зарянка в кошачьем облике прилегла рядом с сестрёнкой и утешала её по-своему – трогала лапкой, мурчала и тёрлась пушистой мордочкой о её личико. Солнечные зайчики беспечно мельтешили, пробиваясь сквозь весеннюю крону старой яблони с кривыми, узловатыми ветвями, а Дарёне думалось: была бы с ними Млада – мгновенно бы исцелила дочурку, лишь приложив руки, полные Лаладиной силы. Но чёрная кошка всё ещё скиталась в ожидании, когда заживёт её надорванная душа, и лишь время от времени подбрасывала своей семье гостинцы – рыбу и дичь.

Свадьбу назначили на середину осени – по обычаю, после уборки урожая и окончания всех работ, а пока Лоза оставалась жить в доме своей избранницы. Она оказалась не только красивой, но и умелой, работящей девушкой. Начиналась пахота, и Шумилка отпросилась из войска, дабы помочь родным в полевой страде; она шагала за плугом, а невеста погоняла быков, и Горана только усмехалась, глядя на перемигивания и нежности этой парочки. Могучие животные неторопливо, но упорно и размеренно переставляли кряжистые ноги по пашне, земля выворачивалась из-под лемеха – чёрная, жирная, плодородная, и дух из неё исходил первобытно-чистый, щемящий. В обеденный перерыв молодые норовили улизнуть в близлежащую рощицу и уединиться там – известно, зачем.

– Этак у нас в доме скоро пятое дитё загорланит, – посмеивалась Крылинка, вместе с Рагной обычно приносившая работницам обед прямо в поле.

А Рагна, держа на каждой руке по малышке, позвала супругу:

– Айда, покормим чадушек наших.

Оружейница отряхнула с колен хлебные крошки, взяла Волю и высвободила из прорези в рубашке сосок. Кроха, покряхтев, принялась сосать, и тут же, словно на расстоянии почуяв кормёжку, из прохода с урчанием выскочила Зарянка.

– Что, тоже подкрепиться пришла, мой котёночек? – ласково усмехнулась оружейница, давая грудь и ей.

– Большая уж, отнимать пора, – заметила Рагна, кормя вторую дочку, Горлицу.

– Да пусть до трёх лет сосет – здоровее будет, – сказала женщина-кошка.

Горько было Дарёне смотреть на счастье других, и сизыми горлицами летели её мысли к Младе. Не пелось ей, не пилось и не елось; молчала домра, отложенная до лучших времён.

– Не подрывай себе сердце кручиной, доченька, а то молоко пропадёт, – уговаривала Крылинка. – Вернётся Младушка, никуда не денется от тебя с детками. Только б дождаться её…

Оборвав себя на полуслове, она пошла полоть грядки, а в душу Дарёны закралась суетливым, зубастым зверьком тревога.

Взмахнуло лето земляничными крыльями, взмыло в полуденную высь. Венчал его макушку светлый и тихий День Поминовения, и приготовления к нему начались загодя. Женщины насобирали в саду свежей чёрной смородины на кутью, Горана со Светозарой добыли трёхпудового осетра, а Шумилка изловчилась достать в крепости бочоночек солёной белужьей икры. В гости нынче обещали пожаловать родительницы Лозы, а потому Крылинка расстаралась и испекла невероятную кулебяку с пятью начинками, украшенную узорами из теста.

– Баб Крыля, вот это да! – восхитилась Шумилка шёпотом. – Это просто… верх твоего искусства! Умеешь же ты…

Крылинка шлёпнула внучку по руке, потянувшейся к пирогу, чтобы отщипнуть кусочек от поджаристого цветка из теста.

– Цыц, обжора! Имей терпение… А невестушка пусть глядит да учится, покуда я живая.

Утопая в лучах тихорощенского солнца и дыша земляничными чарами, Дарёна сквозь пелену тёплых слёз смотрела на исполненный покоя деревянный лик Смилины, и вспоминались ей слова прародительницы: «Ты не кручинься, душу себе не рви, а на День Поминовения ко мне загляни – ночью, как все разойдутся. Авось, и застанешь ладушку свою». Всей своей истосковавшейся душой Дарёна надеялась на эту встречу, а потому томилась в ожидании темноты. Уж кому, как не матушке Смилине свершить это чудо!

В Тихой Роще они повстречались с Зорицей и Огнеславой. Матушка Крылинка немедленно залучила их в гости, и те пришли не с пустыми руками – принесли огромную корзину сладкой черешни из сада Светолики. Заглянули на кулебяку и Лесияра с Жданой. У последней под складками наряда проступал круглый живот: их с княгиней счастье увенчалось зачатием дочки. Увидев грустное лицо Дарёны, матушка всё поняла без слов. Пока накрывали на стол, они перемолвились несколькими словами в укромном уголке сада.

– Поздравляю, матушка, – сказала Дарёна. – Ну вы с государыней и учудили… Тётушка у Зарянки с Незабудкой будет младше их!

– И такое бывает, – улыбнулась Ждана. И добавила с мягким бархатом задумчивости во взоре: – Пора бы им и свою родительницу наконец увидеть… Я верю, это случится совсем скоро, доченька. Не горюй. Не будет же Млада скитаться вечно!

Обедали под открытым небом. Тени веток колыхались на скатерти, солнце вспыхивало умиротворённым серебром на волосах белогорской княгини, в которых уже совсем не осталось летней ржи: всё схватилось вечным инеем. Впрочем, это не мешало её глазам излучать улыбку, когда они встречались взором с Жданой.

– А где Любима, государыня? – спросила Дарёна, не видя младшую княжну среди гостей.

– А она дома, на кухне хлопочет, – улыбнулась в ответ княгиня. – Хочет вырасти хорошей хозяюшкой. Чувствую, нас ждёт незабываемое угощение!

Птичья вишня во рту Дарёны истекала летней сладостью, к которой примешивалась светлая грусть. Подняв ложку с кутьёй, она про себя вздохнула: «За тебя, Светолика». Вкус черешни навсегда переплёлся в её сердце с голубым хрусталём глаз княжны и с тёплым заряславским солнцем. Ложка за Вукмиру, за Твердяну, за Тихомиру… За всех, кто теперь незримо держал на своих плечах мирный небосвод, и благодаря кому все остальные жили и радовались спелой середине лета.