А сам смеется. Не успел я ему напомнить о долге, как он сунул мне в руку довольно увесистый арбуз. Я попытался отказаться, но Ванечка взорлил:

— Родственники мы или нет? С огорода! Свои! Некупленные!

Пришлось взять. С подаренным арбузом в руке говорить о долге было как-то неудобно, и я промолчал. Черт с ним, думаю, хоть арбуз получил за велосипед.

Потом мне рассказывали, что он здорово накрыл этого старичка. Пока они ехали на грузовике верхом на своих арбузах, старичок заснул, а Ванечка успел переметить своим пиратским ножом два десятка стариковских арбузов. Вот они, мамбавские арбузы!

Через полгода с одним приятелем я случайно заехал на бензоколонку. Товарищу надо было заправить машину. Смотрю, Ванечка мой ходит вокруг «Волги» и с такой угрюмой доброжелательностью поливает ее из шланга.

— Привет, — говорю, — Ванечка. Ты что, мойщиком стал?

— А, — говорит, — здравствуй. — Выключает свой шланг и подходит. -Ты что, в самом деле ничего не знаешь?

— А что я должен знать?

— Я же купил «Волгу». Это моя «Волга».

— Молодец, — говорю, — слов на ветер не бросаешь.

— А еще родственник, — жалуется Ванечка, обращаясь к товарищу. -Когда он купил велосипед, я узнал об этом. А когда я купил «Волгу», он ничего не знает. Где же справедливость?

— Про велосипед, — говорю, — лучше не вспоминай.

— Не, — говорит, — я тебе за него заплачу, хоть это был и барахлинский велосипед да еще и без насоса. Но сейчас я затеял дом строить, весь в долгах. Вот построю дом, сразу со всеми расплачусь.

— Фрукты, — говорю, — небось возишь?

— Не говори, одно разорение. Автоинспекция сбесилась. Или совсем не берут или берут так много, что невыгодно возить.

Когда мы отъехали, товарищ мой сказал:

— Этот твой Ванечка махинации устраивает с бензином. Попадется.

— Пусть попадется, — говорю, хотя был уверен, что он не попадется.

Через некоторое время встречаю одного нашего общего знакомого.

— Слыхал, Ванечку Мамба в тяжелом состоянии в больницу свезли?

— Что случилось, — говорю, — бензоколонка взорвалась?

— Нет, — говорит, — в яму с известковым раствором упал. Он же дом строит.

— Ничего, — говорю, — Ванечка выкрутится как-нибудь.

— Нет, — говорит, — не жилец.

Пролежал Ванечка в больнице с месяц. Хотел я было навестить его, да как-то неудобно стало. Думаю, решит, что пришел за деньгами. А потом слышу, — встал, выкрутился. Я был в этом уверен. Слишком у него много дел на этом свете осталось, да еще таких, что другому не поручишь. Не справится.

Прошел год. Однажды передают мне приглашение из деревни: у Ванечки двойной праздник, новоселье и сын родился.

Насмотрелся я на эти празднества. Приглашают человек двести, триста, за стол начинают сажать часов в двенадцать ночи. Пока все приготовят, пока дождутся прихода начальства. А главное, приношения. Стоит посреди двора деревенский глашатай, рядом с ним сидит девочка за столиком. Она слюнявит карандаш и записывает в ученическую тетрадь, кто что принес. Подарки деньгами, но больше натурой.

— Ваза прекрасная, как луна, — кричит глашатай, высоко поднимая ее над головой и показывая всем гостям. — Чистая и прозрачная, как совесть дорогого гостя, — импровизирует он.

— Одеяло русское, — кричит глашатай, вдохновенно разворачивая стеганое одеяло. — Под таким можно уложить целый полк, — бесстыдно добавляет он, хотя размеры одеяла самые обыкновенные.

Особенно в этом отношении отличаются бзыбцы. Они слова не могут сказать без преувеличения. Пока глашатай краснобайствует, гость с комической скромностью стоит перед ним, низко опустив голову. На самом деле он искоса следит за девочкой, чтобы она правильно записала его фамилию и имя. Потом он присоединяется к зрителям, а глашатай уже превозносит следующий подарок.

— Скатерть царская, — кричит краснобай и жестом деревенского демона вскидывает в руках скатерть. Одним словом, это своеобразный спектакль. Конечно, если ты пришел без подарка, тебя никто не прогонит, но общественное мнение создается.

В общем, я не поехал, но все же послал ему поздравительное письмо, уже без всяких намеков.

Как-то стою на привокзальной площади одного из наших районных городков и думаю, как бы мне добраться домой: то ли ехать на электричке, то ли ловить попутную…

Слышу, кто-то окликает меня. Смотрю — Ванечка выглядывает из «Волги».

— Ты как сюда попал?

— В командировке был. А ты что?

— Да вот в Сочи прошвырнулся. Садись подвезу.

Сел я рядом с ним, и мы поехали. В машине стоял устойчивый субтропический аромат контрабанды. После больницы я Ванечку ни разу не видел. Он почти не изменился, только лицо слегка обесцветилось, как будто его промокашкой обсушили. Но все такой же веселый, зубы блестят.

— Получил, — говорит, — твое письмо. Кутеж был отличный, напрасно не приехал.

— Как это ты в яму с известью попал?

— Да-а, неохота вспоминать. Чуть концы не отдал. Можно сказать, уже там был. Зато у меня сын родился через эту яму.

— Как так?

— Я думаю так, что у меня для пацана извести в организме не хватало.

— Ну, извести у тебя хватало.

— Кроме шуток, — смеется Ванечка, — может, я научное открытие сделал. Напиши в какой-нибудь журнальчик, — деньги пополам. Хотя тебя не напечатают.

— Это почему? — насторожился я.

— Почерк у тебя никудышный, — говорит, — не станут разбирать.

— Брось, — говорю, — травить. Лучше расскажи, как дела.

— Да как сказать, — тянет Ванечка, а сам включил одной рукой радио, нащупал джаз, выровнял, отпустил.

— Порядка нет, — неожиданно добавил он, — вот что плохо.

— Что это ты стал заботиться о порядке?

— Вот возил в Сочи мандарины. На двести километров четыре инспектора, разве это порядок? Нет, ты не перебивай, — добавил он, хотя я и не думал его перебивать. — Трое берут, четвертый отказывается. Разве это порядок? Договоритесь между собой в конце концов! Или совсем не берите или берите все. Не могу же я сказать, что с троими уже поладил. Это же нечестно?

— Конечно, нечестно, — говорю, а сам думаю: интересная вещь это, честность. Не удивительно, что каждый кроит ее по-своему. Удивительно, что никто без нее обойтись не может.

— Хорошо, — говорю, — Ванечка. У тебя есть машина, есть дом, есть сын. Брось ты это все, что тебе еще надо?

— Улики, — говорит, — еще хочу завести.

— Какие такие улики?

— Пчелы. Мой сад обжирают чужие пчелы. Лучше своих заведу. Попробую.

— Ну, — говорю, — пробуй. Чего ты только еще не пробовал.

— Хорошего пчеловода не знаешь?

— Нет, не знаю.

Помолчали немного. Но Ванечка бесплатно молчать не любит.

— Послушай, что это за кампания пошла насчет домов?

— А что, тебя беспокоят?

— Сам знаешь, всякие завистники. Жалуются. Откуда, мол, дом, машина… Председатель уже вызывал.

— Ну и что?

— Я ему говорю, когда комиссия или там делегация — ты их ко мне приводишь. Вот, мол, зажиточный крестьянин. А сейчас продаешь?

— А он что?

— С меня, — говорит, — тоже спрашивают…

Мы так и не договорили. Случилось неожиданное.

Мы ехали с большой скоростью, но, хотя дороги наши виражируют, я был спокоен. Ванечка и в армии пять лет просидел за рулем и вообще прекрасно чувствует машину. Сейчас мы въезжали в черту города, а он вроде и не собирался снижать скорость. И вот у автобусной остановки напротив вокзала женщина вырывается из очереди и, как очумевшая овца, бежит через улицу. «Не успеем!» — мелькнуло в голове, и в то же мгновение раздался скрежет тормозов, шипение волочащейся резины, крик толпы. Машина ударила женщину, отбросила ее на несколько метров и остановилась.

К женщине подбежали люди. Подняли ее, стали уводить в сторону. У нее было бледное одеревеневшее лицо. Но вдруг она неожиданно затрясла руками и стала гневно отбиваться от помощников.

Какой-то парень подбежал к машине, заглянул в нее и заорал: