Тот поднялся и, повернувшись не по-военному, вышел.
«Оружие. Засекречивание. Страх, доводящий народы и государства до нервных судорог. Подозрительность… Нет, именно в делах такого масштаба нельзя допустить, чтобы животные чувства возобладали — на уровне народов! — над человеческими. — В отличие от военпреда, Пец представлял как. В принципе. — А может, и не в принципе? — Он вспомнил увиденное вчера в экспериментальной мастерской: листы стекла и пластмасс, бетонные плиты с дырами — крупными и малыми, ровными и рваными. — Может, это оно и есть?…»
Четыре листка бумаги с числами, символами и разлинованными в мелкую клетку графиками выскользнули из плоского зева пневмопочты по левую руку от кресла, веером легли на полированную поверхность стола. Пец взял крайний, прочел: «Экстраполяционный прогноз блужданий Метапульсаций на 16–20 сентября». Это было решение задачи, которую он дал позавчера Иерихонскому; выполнено с задержкой на несколько часов — по понятной, впрочем, причине. Ну-ка?… Валерьян Вениаминович, минуя расчеты, взял листы с графиками. Проекция блужданий на плоскость «север — вертикаль — юг»… проекция на плоскость «запад — вертикаль — восток»… на горизонтальную — при крайних точках указаны даты и время. Так-так… ага, вот самое крайнее смещение, самое-самое, отмеченное на всех проекциях. Когда его ждать?
Пец всмотрелся в цифры против голубого кружка на ломаной кривой — и сбилось с ритма сердце, кровь снова прилила к голове: «16.IX в 17.10–17.15». Сегодня. Подавив паническое желание поглядеть на часы, он с минуту изучал графики и расчеты, надеясь, что ошибся, увидел не то. Нет, все было то. С расчетной погрешностью ±4 минуты.
Валерьян Вениаминович взглянул на табло, времен над дверью кабинета: эпицентровых 28.20, земных 14.10. Мысли залихорадило, рефлексы администратора толкали к немедленному принятию мер, рука сама потянулась к пульту телеинвертера. «Спокойно, спокойно, — смирил себя директор. — Что будет-то? Может, ничего? Или, напротив, все?… Дать команду Петренко ускорить… так ведь только что дал. Спокойно. Не надо свистать всех наверх — лучше самому подняться наверх. Прикинуть, обдумать не спеша».
Он взял листки, отчет о повреждениях сети и, пройдя пустую приемную, направился к лифту. «Эк заштормило: то одно, то другое, то третье! Растерялся, папа Пец? Тут растеряешься…» Выйдя из лифта на предпоследнем уровне, он успокоился: теперь от необходимости решать и действовать его отделяли не часы, а — если пожелает — многие дни. Думать, прикидывать так и эдак можно обстоятельно, без натуги. А думать есть о чем. Надвигалось — Валерьян Вениаминович это чувствовал — такое, что потребует напряжения всех душевных и умственных сил. Именно надвигалось, а не было позади. «Теперь мне не отвертеться», — подумал он, отпирая дверь своей комнаты в профилактории, и, осознав эту мысль-чувство, замер на пороге.
— От Чего? — спросил сам себя. И сам ответил: — От ясности. От ясного, однозначного отношения к НПВ, Шару, Меняющейся Вселенной, новому знанию. Ко всему, что было, есть и еще может быть здесь… Выходит, я уворачивался?
Похоже, что так. Проблемы возникли не сейчас, они накапливались, и он думал над ними, вернее, помнил, что надо думать. Пытался не раз и не два собраться как следует с мыслями, все сопоставить, оценить… огорчался, когда отвлекали текущие дела (а они постоянно отвлекали), обещал себе: вот разделаюсь с этими, тогда все побоку и возьмусь!.. Ну, вот еще отодвину в сторону эту проблему, которая загораживает обзор, и тогда…
А сейчас, стоя в дверях, Пец понял, что это он во внешних слоях психики огорчался, что текучка заедает, — ваньку перед собой валял. В глубине души он был благодарен текучке, что она заедает, с облегчением погружался во все новые дела, отвлекающие от трудных мыслей и долженствующих последовать за ними решений. Видно, чуял, что логикой, знаниями, даже талантом физика — всем, чем он был горазд, — эту проблему ему не взять; думай, не думай… Вот и доотвлекался до того, что проблема стала настолько неотвлеченной, жизненной, злой, что просто бьет наотмашь. Одного уже свалила. И он не готов.
Поэтому, когда Корнев выкладывал все и возникало беспомощное детское желание: забиться в угол, прикрыться ладошками от истин — не надо! А затем и хуже: щенком себе показался. «Прикрывался текучкой, как ладошкой. Да только хватит, не ребенок и не щенок».
Воздух в комнате был сырой и затхлый. Включив свет, Валерьян Вениаминович увидел, что на потолке, захватывая и стену, распространилось ржавое пятно, штукатурка там осыпалась. Люстру покрывала серая от пыли паутина, линолеум на полу покоробился, завернулся по краям полос. «Напрасно крыл меня этот из стройминистерства, — подумал директор. — Все-таки ускоренное время свое действие оказывает. Но обитать здесь нельзя. Надо прислать ремонтников».
Он запер комнату, двинулся на следующий этаж, в лабораторию MB. «Кстати, обсужу новость с ними».
В лаборатории в это время трудились четверо: Любарский, Толюня. Буров и Миша Панкратов. Гибель Корнева для всех их была большим ударом. Но — если без соплей — разрушение системы ГиМ, сопутствовавшее этому, ударом еще большим. Чувства их можно сравнить — приблизительно, на популярном уровне — с переживаниями водителя, у которого в пустынной местности сломалась автомашина: вот только что он, разумный и могучий гомо-самец, мчал со стокилометровой скоростью, ему было рукой подать до нескольких областных центров, множества районных городков и окрестных деревень, было наплевать с высоты своего сиденья на ночь и дождь. И вдруг выясняется, что это не он мчался, а машина, что это ей досягаемы областные и прочие города с гостиницами, — а ему, комочку плоти, дай бог добрести до ближайшего хуторка, чьи огни на горизонте, и при этом не заблудиться и не простыть.
Чувства обобранности и обездоленности у сотрудников лаборатории, пожалуй, были еще сильнее. Они привыкли, поднявшись на аэростатах, поворотами ручек устранять мегапарсеки, отделяющие их от Галактик и звезд; привыкли в комфортных режимах просматривать жизни почти вечных миров, «листать» планеты, звездопланетные системы, вселенные в поисках интересных объектов и событий… настолько привыкли, что поручили это автомату. Все это стало для них нормальным видением мира, нормальной жизнью во Вселенной. И сейчас они почувствовали себя глухими и слепыми ничтожествами. Любарский, чтобы хоть как-то скомпенсировать эти чувства, при помощи Панкратова в кинозале просматривал и сортировал видеозаписи объектов MB, отделяя то, над чем еще следовало помудрить. Васюк и Виктор Федорович, забыв прежнюю взаимную неприязнь, в соседней комнате обсуждали, как восстановить систему ГиМ.
Все они, кроме Миши, составляли комиссию по расследованию причин вчерашней катастрофы, формальным председателем которой был Пец. Стало быть, работали здесь с утра, восьмые сутки по здешнему времени; срок достаточный, чтобы разобраться, составить заключение и перейти к иным делам. Разумеется, в такой ситуации они и думать не могли: потратить несколько земных часов на участие в похоронах главного инженера.
Появление Пеца в комнате Васюка не вызвало у инженеров заметных чувств. Анатолий Андреевич только кивнул ему издали — может быть, несколько глубже и замедленнее, чем обычно — и снова уперся руками в края кульмана, нахмурил лоб, устремил глаза на эскизы. Буров подошел, поздоровался и после немногословного мужского выражения чувства скорби сообщил, что заключение они как раз отправили вниз, на перепечатку. В основном, ничего нового сверх выводов, к которым они вместе с Валерьяном Вениаминовичем пришли еще утром, в нем не содержится. Но… но! — некоторые повреждения в системе никак нельзя объяснить ни аварийным пробоем, ни падением кабины на крышу: — во-первых, оплавленное оргстекло купола, во-вторых, снятые — обычным способом, путем отвинчивания винтов и отщелкиванием затворов — задние панели корпуса автомат-персептрона, и в-третьих, самое серьезное: из схемы автомата удалены предохранительные реле и блокирующие микросхемы — одни выломаны, другие вынуты из гнезд. Чего-то такое там Александр Иванович делал… В заключение они эти факты не внесли, будучи уверены, что Валерьян Вениаминович так решил бы и сам: Корнева это из гроба не поднимет, а малокомпетентным официальным лицам даст повод для придирок, кои ничем не помогут — и даже напротив. Пец задумчиво кивнул. Что же до восстановления системы ГиМ, сразу перешел на другую тему Буров, то — с учетом опыта эксплуатации, всех последних усовершенствований — легче и дешевле сделать ее заново, чем ремонтировать. Там ведь нагромождали идею на идею, а теперь пойдет в дело только самое проверенное; так гораздо проще и быстрее. У Виктора Федоровича едва ли не вышло, что оно и к лучшему — выход из строя старой несовершенной системы. Прямо он это не сказал, но в интонациях что-то проскользнуло.
