— Свищи можно толковать и как естественные вздутия, — вступился Васюк. — Как вулканические, например, или заработал природный урановый реактор — вроде найденного в Габоне.

— Да-да, а «трещины», соответственно, и как потоки лавы, или горячей воды, или расселины, в которых что-то парит и бурлит… — подхватил Любарский. — Но в эти признаки вписываются и образы цивилизации: города и дороги с интенсивным движением. Валерьян Вениаминович, что вы скажете: можно ли то, что мы видели, истолковать иначе, чем проявление разумной жизни?

— Что тела движутся навстречу, но не сталкиваются? — неохотно, включился тот. — Да… пожалуй, что и нельзя. Правда, надо бы знать размеры, массы, скорости… — Новая мысль пришла в голову и несколько оживила директора. — Знаете, это можно просчитать — правда, на машинах, не вручную. Множеству хаотически движущихся тел соответствует определенное количество их столкновений… ну, подобно соударениям молекул газа. А если статистика соударений отклоняется в меньшую сторону — чем это не признак разумности! Вы столкновения тел можете замечать на планетах MB?

— Даже лучше, чем сами тела, — подал голос Буров.

— А что!.. — прозвучал оживленный голос Люси-кибернетика; она тоже сидела здесь, хотя от подъемов в MB ее отлучили. — Мы это можем промоделировать, ввести результаты в персептрон — и он будет вам отбирать картины движений несталкивающихся или редко сталкивающихся тел… по критерию Пеца. Браво, Валерьян Вениаминович, одобряю!

— Назовите лучше критерием гармоничности, — отозвался тот, прикрывая зевок ладонью, — или механической гармонии.

— «О, если б все так чувствовали силу гармонии! — возглаголил вдруг Буров и поднялся с кресла, чтоб лучше декламировать. — Но нет, тогда б не мог и мир существовать. Никто б не стал заботиться о нуждах низкой жизни, все предались бы вольному искусству. Нас мало, избранных, счастливцев праздных, пренебрегающих презренной пользой, единого прекрасного жрецов». Пушкин «Моцарт и Сальери». Вы чувствуете, как мы зреем? Пренебрегаем презренной пользой, основой целесообразного поведения… ею, в частности, руководствовались и те ящеры-несуны — и определяем разумность по высокому критерию Пеца, критерию механической гармонии: чем меньше столкновений тел, тем больше разума. Так, Вэ-Вэ?

Пец искоса смотрел на него: как меняются люди, как растут! Давно ли Витю Бурова взбутетенивали за нерадивость в разработке приборов, он смотрел на корифеев Корнева и Пеца снизу вверх щенячьими глазами и обещал исправиться. А теперь Виктор Федорович автор доброй половины воплощенных в систему ГиМ идей, накоротке с мирами и мегапарсеками — и может продекламировать грудным голосом перед директором не только отрывок из поэмы, но и всю поэму.

— Ну, так, — сказал он.

— Ага! А теперь возьмем муравьев. Уверен, что вам доводилось наблюдать на природе, как они движутся по дорожке от своего муравейника к чужому и обратно, с награбленными яйцами — и ничего, не сталкиваются. А с другой стороны, возьмем хоккей, вид разумной игровой деятельности, часто показываемый по телевизору: как там люди-то сталкиваются, сшибаются — и друг о друга, и об забор, и о ворота. А?

— Витенька, но если бы они были слепые и дикие, — вмешалась Малюта, — то сталкивались бы чаще, а по шайбе попадали реже.

Пец тем временем вспомнил, зачем он сюда наведался, встал:

— Ну, в этом вы разберетесь сами. По-моему, критерии пользы и гармонии не противоречат друг другу, ибо какая может быть польза в столкновениях — даже в хоккее? А пока что, Буров, — он устремил взгляд на него, — за самовольное распространение информации об MB, выразившееся… вы знаете в чем — получите строгий выговор. Содеянное вами ликвидировал. Даже сегодняшняя дискуссия показывает, что вы здесь еще не разобрались, что к чему. А туда же, смущаете людей. Повторится — вылетите к чертовой матери в 24 часа, невзирая на заслуги. Много возомнили о себе. Усвоили?

— Да-а, Валерьян Вениаминович, — ошеломленно сказал Буров; щеки его как-то сразу опали, — усвоил… Понимаете, я ведь, собственно, потому… у нас здесь накопились новые снимки, а к тем привыкли, как к обоям. Я и распорядился переместить их туда, не пропадать же добру.

— А «музыка сфер»? — поинтересовался Пец.

— Она… ну-у… — Виктор Федорович совсем смешался, — заодно.

— Между прочим, Валерьян Вениаминович, — поспешил на помощь Любарский, — я целиком поддерживаю решение Вити. Если бы вчера вечером была моя очередь дежурить, сделал бы то же самое.

— Значит, отнесите сказанное и на свой счет! — В голосе Пеца проступили раскатистые, рявкающие интонации. — Хотя от вас-то я не ожидал: солидный человек, не мальчишка…

(Любопытно, что Варфоломей Дормидонтович до сих пор обитал у директора; но время, проведенное обоими там, за вечерним чаепитием с разговором, каждый раз отдалялось на реальные недели — и получалось как бы не в счет).

— Не угодно ли выслушать, почему я — солидный человек, не мальчишка — одобряю такое? — Экс-доцент тоже завелся: здесь не привыкли к разносам.

— Не слишком… — Пец поглядел на часы, потом на отвисшую в негодовании челюсть астрофизика. — Хорошо, давайте, только кратко.

— Ну, Валерьян Вениаминович, вы!.. Ладно. Кроме метода научного познания, которое опирается на внешние чувства, рассудок и количественную меру, существует, как вы, возможно, слышали, и образное познание мира, опирающееся на глубинные чувства…

— Слышал. Существует. Оно называется искусством.

— Да-с, именно искусством.

— Так это вы с Виктором Федоровичем изобрели еще одну музу, в компании к Мельпомене, Клио и прочим? И как ее имя? Муза Бурова? Варфоломиана Дормидониана?

Они как бы соревновались, кто кого скорее доведет до белого каления. У Пеца опыт был богаче, к тому же будучи недавно высечен замминистром, он жаждал отвести душу. Люся Малюта смотрела на обоих блестящими глазами; чувствовалось, что сцена доставляет ей удовольствие.

— Ну, знаете!.. Браво, Валерьян Вениаминович, фора, бис! Вы делаете успехи в сравнении с тем знаменитым «эх, пожрать!». А что говорить с человеком, которому медведь не только на ухо, но, вероятно, и на душу наступил?… — Любарский отвернулся, махнул рукой.

— Уравнения Пеца, соотношения Пеца, вот критерий Пеца… — заговорил грудным голосом воспрявший за это время Буров. — Но вместе с тем существует и твердолобость Пеца, узость. Вы консерватор, Валерьян Вениаминович, восемнадцатый век! Да, именно восемнадцатый, потому что уже в девятнадцатом было сказано «чувства добрые я лирой пробуждал». А живи Пушкин сейчас, он славил бы пробуждение в людях сильных чувств. Сильных, величественных и высоких. А вы…

— А я считаю, — повысил голос Пец, — что у вас в руках не лира, на коей бряцают, а наблюдательная система, посредством которой мы извлекаем из Шара знания, значения и смысл которых сами еще толком не понимаем. И сбиваться в такой ситуации с пути прямых исследований на окольные тропки которые неизвестно куда приведут… а тем более сбивать на них других — преступно.

— Да почему?… — начал было снова Буров.

— Все на эту тему! — еще укрепил голос директор. — О последствиях вас предупредил. Возвращайтесь к делам. Зарвались здесь… бряцатели!

Невысказанные, пока он шел к двери, сотрудниками лаборатории чувства были подобны беззвучному рычанию.

На следующий день из-за затора на шоссе Пец опоздал на семь нулевых минут, кои НПВ легко превратило в часы. Из-за этого они с главным инженером снова разминулись, тот отправился пешком по объектам выше 20-го уровня. Нина Николаевна обзванивала этажи, но Корнев оказывался все выше и менял места все быстрее. Наконец с крыши сообщили, что Александр Иванович только что поднялся в кабине в MB. «Проверять ваш критерий, Валерьян Вениаминович».

Пецу и самому было интересно, как оправдается его идея «разумного нестолкновения тел»; кроме того, он решил изловить Корнева и объясниться с ним, далее откладывать нельзя. Поэтому, наскоро отбившись от самых неотложных дел и подписав все имеющиеся бумаги, он посадил в кабинете референта Синицу, сам двинул наверх.