Тут вдруг все, бывшие в зале, окружили меня, точно на некоем тайном судилище. «Вы уже мертвы, – сказал один бледный клирик, – хотя причина сего в недуге, поразившем весь свет».

«За что мне такая кара? – воскликнул я. – Разве я лгал или обманывал, насиловал или клеветал? За какой грех меня тащат на виселицу?»

Я побежал от них и выскочил на вымощенную плитами галерею, а оттуда – в другую залу с колоннами. Тут было довольно шепота, чтобы заполнить им неф собора Св. Павла, и царила такая темень, будто эту часть дворца уже принял к себе подземный Аид. Но я преодолел испуг, огляделся и понял, что нахожусь в глубине Уайтхолла, среди целого лабиринта галерей, зал, приемных, кабинетов и опочивален. Здесь, близ личных апартаментов ее величества, собрались все, кто ей прислуживал: камергеры, хранители королевского гардероба, сокольничьи, экономы, лакеи, повара и посыльные по особым поручениям.

Вдруг загремели пушки и затрубили трубы, и при свете факелов я успел углядеть стражей в рейтузах и камзолах, расшитых бриллиантами. «Она здесь, – в великом страхе прошептал некто, стоявший рядом. – Она прошествовала по нашей зале в приемный чертог». Сейчас же везде были подъяты черные и белые стяги, и важные государственные сановники поспешили в свои собственные покои. Однако я почувствовал, что фортуна мне улыбнулась, ибо вспомнил цель своего прихода: пасть ниц перед королевой и вымолить у нее прощение за грехи.

Я не имел понятия о том, каким образом можно проникнуть в приемный чертог, однако мои шаги направляло немеркнущее сияние свеч, факелов и каминного огня в конце богато убранной галереи. Миновав ее, я вступил в небольшую комнату или залу, предназначенную, видимо, для одевания и подготовки королевы к выходу; эта зала была сплошь задрапирована золотыми тканями, где изображались страсти мучеников за прежнюю веру. Далее была другая комната, сверкающая золотом, как солнечными лучами, и здесь я увидел трон, усыпанный на диво крупными алмазами, рубинами, сапфирами и другими редкостными камнями, что блистали среди прочих драгоценностей, словно лед, готовый вот-вот растаять. Ее величества нигде не было видно, но я перешагнул порог и, памятуя, что к Елизавете должно обращаться не иначе как на коленях, опустился на подушечку с золотой вышивкой, а затем, в тиши и уединении, выказал пустому трону свое глубочайшее благоговение и покорность.

«Vivat regina» [77], – вскричал я, точно в беспамятстве.

И тогда раздался тихий женский голос, ответствующий мне из противоположного угла чертога: «Gratias ago. Gratias ago» [78].

Я торопливо встал на ноги и, обернувшись, узрел перед собой королеву. Она была в великолепной мантии из пурпурного атласа, расшитой золотом и весьма роскошно украшенной такими камнями, как аметист, опал и ляпис-лазурь; на груди ее был хризоберилл в форме висельника, а голову венчала целая райская птица в золотых блестках и с султаном из фиолетовых перьев. Сначала я не мог посмотреть ей в лицо, хотя и ощущал на себе ее светлый взор; однако, подняв глаза, я отшатнулся в ужасе и изумлении. На ее лике, объемля его весь своими ногами, сидел огромный паук и как бы впивал дыхание из ее рта. «Подойди ближе», – молвила она глухим голосом из-под тулова мерзкой твари. Я сделал три положенных шажка с приседаньями, и она протянула мне руку для поцелуя. «Тебе не нравится мой маленький любимец?» Тут она взяла паука и отбросила его прочь, весело рассмеявшись при этом.

«Ваше величество, – произнес я, – на меня обрушилось тяжкое и внезапное горе. Позвольте же мне прочесть вам всю энциклопедию своих несчастий».

Она улыбнулась. «Все, что с охотою изойдет из твоих уст, будет с не меньшей охотой воспринято моим слухом». И я рассказал ей обо всех постигших меня бедах – о том, что я одинок и окружен врагами, что у меня не осталось ни доброй репутации, ни состояния. «Итак, – отвечала она, – ты желаешь славы и злата, а также почестей, каковые полагаются тебе за твои великие труды».

«Я прошу у вас лишь воздаяния по заслугам, ваша милость, – большего мне не надобно. Я не поведал и не изложил вашему величеству ничего сверх того, что выпало мне на долю благодаря жестокой судьбе; и поскольку жребий мой весьма печален, я взял на себя смелость лично умолять вас о заступничестве перед палачом и об избавлении от петли».

«А затем?»

«Надеюсь, что с вашего благосклонного соизволения мне возвратят отнятое у меня имущество и капиталы».

Она отвернулась и словно бы занялась чем-то в углу залы; вскоре я уловил исходящий оттуда отвратительный смрад. «Мы с тобой проведем беседу по старинному обычаю, – сказала она. – Я буду спрашивать, а ты – отвечать, и слова наши повторит эхо в Храме Костей». Я не понял ее, но поклонился и шагнул ближе к высочайшему присутствию. Тут она чуть отодвинулась, и я пережил мгновенье глубокого ужаса. Перед ней лежал нагой труп с покрытой белым головою; грудь его была рассечена и отверста, и я видел внутри плоть и жир, мышцы и сухожилия, волокна и перепонки. Королева стояла, окунув руки в тело по запястья. «Я всегда пекусь об общем благополучии, – изрекла она. – Подойди же сюда. Силы не должны изменить тебе – таково наше желание». Я не мог ни ответить ей, ни двинуться с места. «Сейчас, – сказала она, – я распахну дверь в тайная тайных природы. Ибо разве мое царство и царство природы не суть одно и то же? Так гляди, какой властью обладаю я над всеми частями и наиважнейшими органами человеческого тела. Вот оно, мое истинное королевство».

Засим она как бы приподняла из разверстого тела косточку. «Видишь, доктор Ди? Кости во всем существе человека наиболее тверды и сухи, они ближе всего к праху земному. И в моей власти крушить и дробить их на колесе, точно так же, как я, сама того не замечая, попираю ногой земную персть. А теперь – видишь ты, сколь искусен и замысловат, словно узоры на моем платье, созданный природою каркас тела со всеми его хрящами и протянутыми везде связками и сочленениями? Подойди ближе, давай поиграем вместе». Тут ее величество от души рассмеялась и спросила меня, разве не весело мы коротаем время? В том же приятном расположении духа она задала мне следующий вопрос. «Как, по-твоему, называется это?» – промолвила она, указывая на комок волокнистой плоти.

«Не могу знать».

«Это мышца. Видишь, сколько в ней мяса, дабы человек был крупен телом?» Тут она прикоснулась ко мне, оставив на моем рукаве кровь и слизь, и я согнулся в почтительном поклоне. «А вот и нервы – благодаря им она исполняет приказы, кои отдает ей владыка-мозг. Все сие подобно государству: ведь его части тоже трудятся в общем согласии, питаемые кровью, которую шлет им их царственная глава». Она вновь обратилась к трупу и погрузила в него дымящиеся руки. «А как ты думаешь, Джон Ди, отчего она зовется мышцей? Это имя дано ей из-за ее сходства с мышью. Видишь – у нее тоже крохотная головка, широкое брюшко и длинный, узкий хвост?»

«Она подобна и рыбе, ваше величество».

«Тогда мы наречем их нашими маленькими рыбками, плавающими в теле. Но как нам назвать само тело? Какое мы подыщем для него имя?» Тут она сдернула с мертвеца покрывало, и я в несказанном ужасе и смятении увидел свой собственный лик, хотя словно бы уже в преклонных годах. «Сей был негодной рыбешкой, – произнесла она, – порожденной самим Дьяволом. Ну что, доктор Ди, по душе ли тебе мой урок анатомии? Ибо здесь, своей властью, я развернула перед тобой всю историю человека. Одна Вера, один Повелитель, одно Солнце, один Феникс [79], один Разум, один Путь».

Я снова взглянул в свои мертвые, белее облака, черты и едва не потерял сознания. «Дивлюсь я, – молвила королева, – отчего ты так взволновался. Но я здесь не затем, чтобы бранить, а лишь для того, чтобы показать тебе суть моей власти и законы, коими управляется наш город. Разве ты не согласен, что эти мышцы и жилы очень тебе к лицу?» Тут она вскочила, и подпрыгнула, и хлопнула в ладоши. «Я славно потрудилась нынче, – воскликнула она, – ибо к тому был хороший повод. Теперь время трапезничать». Она взяла пару надушенных, расшитых золотом перчаток и надела их прямо на выпачканные моей кровью руки. «Мой добрый доктор, – сказала она, – я была ласкова к тебе, и моя благосклонность простирается столь далеко, что ты будешь допущен к моему столу».