— Но с чего бы мне не верить вам, сэр, если вы так говорите?

Он сделал несколько шагов в мою сторону и приподнял правую руку. Без особого желания я пожал ее — толстую, вялую, холодную, неприятно поразившую меня.

— Спасибо, сэр, — проговорил он. — Вы первый, абсолютно первый!..

Я опустил руку, и он оборвал фразу, снова, очевидно, погрузившись в свои мысли. Затем заговорил опять:

— Разумеется, все было бы прекрасно, если бы мой… если бы старая кузина моего предшественника не оставила ему этот дом. Лучше бы он жил там, где жил. Вы знаете, тот, другой, был священник. — Он приподнял руки, словно демонстрируя себя. — Это его одежда.

И опять ушел в себя, отрешился, тогда как его плоть в одежде священника по-прежнему была передо мной.

— Вы верите в исповедь? — неожиданно спросил он.

— В исповедь? Вы имеете в виду в религиозном смысле?

Он шагнул еще ближе, почти коснулся меня.

— Я имею в виду, проговорил он, понижая голос и пристально глядя мне в глаза, — верите ли вы в том, что исповедь в грехе или в… преступлении приносит облегчение?

О чем он собирался поведать мне? Я хотел сказать ему «нет», дабы уберечь и его и себя от исповедального потока этого несчастного создания, но вопрос его прозвучал такой мольбой, что у меня просто язык не повернулся ответить отказом.

— Да, — сказал я, — думаю, что, исповедуясь, человек обычно облегчает бремя, гнетущее его разум.

— С вами так приятно, сэр, — проговорил он, в очередной раз вежливо поклонившись. — Настолько приятно, что я чувствую искушение переступить… — Опять этот странно небрежный жест, словно он старался отмахнуться от чего-то. — Достаточно ли у вас терпения, чтобы выслушать меня?

Он стоял рядом со мной, чем-то напоминая манекен из мастерской портного, случайно оставленный здесь. Его нога несколько раз касалась моего колена, и эта близость вызывала чувство неприязни.

— Не будете ли вы так любезны присесть? — проговорил я, указывая на противоположный конец скамьи. — Мне так будет легче слушать вас.

Он повернулся, внимательно и серьезно посмотрел на скамью, после чего уселся на нее верхом, чуть наклонив тело в мою сторону. Уже собравшись начать рассказ, он неожиданно обернулся и посмотрел на дверь и на окно. Затем вынул изо рта трубку, положил ее на стол и поднял глаза.

— Моя тайна, моя ужасная тайна заключается в том, что я убийца.

Его признание ужаснуло меня — в общем-то, в такой реакции не было ничего необычного, но в глубине души я не удивился, услышав это. Довольно странный внешний вид и не менее странное поведение отчасти подготовили меня к тому, что я услышу нечто весьма мрачное. Затаив дыхание, я смотрел в его глаза, наполненные каким-то затаенным ужасом. Казалось, он ждал, когда я заговорю, а я не мог вымолвить ни слова. Да и что можно было сказать. Боже правый? И все же необходимо было разрядить столь гнетущее состояние.

— Это лежит бременем на вашем сознании? — Я не узнал собственный голос.

— Это преследует меня, — ответил он, неожиданно сцепив свои тяжелые, вялые ладони. — Достаточно ли у вас терпения?

Я кивнул.

— Расскажите мне обо всем.

— Если бы не встал вопрос о наследовании этого дома, — начал он, — ничего бы не случилось. Другой, мой предшественник, так и оставался бы в своем доме приходского священника, а я… я вообще бы не появился на сцене. Правда, справедливости ради надо признать, что он, мой предшественник, не был счастлив в своем доме. Там он столкнулся с недружелюбием, подозрительностью. Потому-то он впервые и переступил порог этого дома — словно решил подвергнуть себя испытанию, понимаете? Завещан он ему был совершенно пустым, просто дом: ни мебели, ни денег, и он приехал и привез с собой самую малость — этот стол, эту скамью, кое-что из кухонной утвари, да складную кровать, что наверху. Понимаете, ему хотелось сначала попробовать. Его привлекала уединенность существования, но ему также хотелось убедиться и кое в чем другом. Видите ли, есть дома безопасные, а есть небезопасные, и вот прежде чем окончательно переселиться сюда, мой предшественник решил удостовериться в том, что этот дом вполне безопасен. — Он сделал паузу, после чего очень серьезно проговорил: — Позвольте дать вам совет, друг мой, всегда, когда надумаете переезжать куда-то, особенно в странный, необычный дом, убедитесь в его, если так можно выразиться, благонадежности.

Я кивнул.

— Вполне согласен с вами, прекрасно понимаю, сколько неприятностей могут доставить сырые стены, неисправная канализация и тому подобное.

Он покачал головой.

— Нет, я не об этом. Здесь нечто гораздо более серьезное. Я имею в виду дух самого дома. Да разве вы не чувствуете? — Взгляд его стал острым, пронзительным. — Ведь это очень опасный дом.

Я пожал плечами.

— Пустые дома всегда странноваты.

Он задумался над моими словами.

— А вы заметили, — наконец спросил он, — в чем странность этого дома?

По тому, как он спросил меня, я понял, что дом действительно странный, но это была уже его странность, основывавшаяся, как я полагал, на угрюмой многозначительности его слов, а потому сказал:

— Не более странный, чем другие пустые дома, сэр.

Он с недоверием уставился на меня.

— Удивительно, что вы этого не почувствовали. Впрочем, все это так — другой, мой предшественник, тоже сначала ничего не почувствовал. Даже эта комната, сэр, ибо эта комната по-настоящему опасна, сначала не показалась ему странной, нет, несмотря даже на некоторые весьма необычные особенности.

Будь за окном нормальная погода, я бы прекратил на этом наш разговор, потому что болтовня старика и его манеры вызывали у меня все большее чувство неловкости. Но погода была плохая: дождь не утихал и стало совсем темно. По всей видимости, вскоре должна была разразиться настоящая буря.

Старик встал со скамьи.

— Пожалуй, сейчас я уже могу показать вам, что в этой комнате странного. Заметить это можно только когда стемнеет, но сейчас, кажется, уже достаточно темно.

Он прошел к маленькому столику в углу и стал возиться с лампой, пытаясь зажечь. Потом надел на нее закопченый стеклянный плафон, перенес на большой стол и поставил слева от меня.

— А сейчас сидите тихо.

Я так и поступил. Прямо передо мной находился эркер с пятью стеклянными секторами-окнами.

— Сейчас вы сидите точно на том месте, где всегда сидел другой, мой предшественник. Здесь же он принимал пищу.

Я не смог подавить импульсивного желания повернуться и посмотреть ему в глаза. Неприятно было осознавать, что он стоит где-то сзади, чуть наклонившись, а я не могу видеть его. Как мне показалось, он удивился.

— Пожалуйста, не волнуйтесь, сэр. Просто повернитесь и скажите мне, что вы видите.

Я подчинился.

— Вижу окно.

— И это все?

Я присмотрелся.

— Еще вижу свои отражения — по одному в каждой секции эркера.

— Вот именно, — сказал старик, — именно! Именно это и видел тот, другой, когда в одиночестве принимал пищу. Видел, как пять других одиноко сидят за столом и едят. Он брал в руку стакан и видел, как пять других берут свои стаканы, зажигал сигарету и пятеро других делали то же самое.

— Ну конечно же, — сказал я. — И что, именно это и испугало вашего друга священника?

— Преподобный Джеймс Бэкстер, — сказал старик, — так его звали. Пожалуйста, не забудьте, друг мой: если люди спросят вас, кто живет здесь, скажите, преподобный Джеймс Бэкстер. Видите ли, никто не знает, что… что…

— Никто не знает, что вы сказали мне, понимаю.

— Да, да! — проговорил он неожиданно упавшим голосом. — Никто не знает. Ни единая душа. Вы первый, кому я об этом рассказал.

— И вы не пытались провести какое-либо расследование? — спросил я. — Этот мистер Бэкстер, его что, не искали?

Он покачал головой.

— Нет. Даже миссис Беллоуз, которая с самого начала ухаживала за ним, не знает, что случилось.

Я обернулся и недоверчиво посмотрел на него.