— Он не из вожаков, — тихо подсказала Крестная. — Его кандидатуру мы обсуждать не будем.

— Действительно, — немедленно согласился Акула. — Не самая влиятельная личность, не будем тратить время попусту. Второе предложение отклоняется.

Душенька надулась.

— Мы обсуждаем сейчас не кандидатуры, а само предложение, — утешила ее Крестная. — Итак, двое — за, один — против…

— Категорически против, — уточнил Ящер.

— Двое воздержавшихся, — продолжила Крестная, даже не взглянув на Овцу и Шерифа. И один… — она сделала паузу.

— Против, — сказал Ральф.

Крестная удовлетворенно кивнула, словно ждала от него именно этого, сделала паузу, давая Ральфу возможность высказаться, которой он не воспользовался, и продолжила:

— Двое — за, двое — против, двое — воздержались. Я, естественно — за, а наш уважаемый директор…

Она повернулась к Акуле, и тут Ральф понял, что с него хватит. Он устал смотреть на Крестную, устал ее слушать, и дальнейшее участие в поставленном ею спектакле его не прельщало.

— Простите, — сказал он, вставая, — Но у меня еще много дел.

Выражение лица Акулы не сулило ничего хорошего.

— Как это понимать? — спросил он. — Что за дела такие, из-за которых ты готов уйти с важного собрания?

— Дела? — Ральф остановился в дверях. — О, это очень важные и неотложные дела. Надо составить и отпечатать в двух экземплярах заявление об уходе, собрать вещи, немного прибрать кабинет, он удивительно быстро зарастает пылью, сдать белье в прачечную и несколько книг в библиотеку..

— Господи! — ахнул Ящер. — Только этого нам не хватало!

— Стоп! — сказал Акула. — Я не подпишу твое заявление.

— Не подписывай, — пожал плечами Ральф. — Мне, по правде сказать, все равно, будет там стоять твоя подпись или нет.

— Вы не хотите даже дождаться конца собрания? — удивилась Крестная. — Узнать, кого мы выберем? Неужели вас не волнует участь ваших подопечных? Вы ведете себя, как ребенок.

Ральф улыбнулся.

— Именно уверенность в том, что речь пойдет о моих подопечных, не позволяет мне участвовать в вашем балагане. Как воспитатель, я несу ответственность за каждого в моих группах. Если кто-то решает их судьбу, не считаясь с моим мнением, я могу только попрощаться. Делать мне здесь совершенно нечего.

Крестная скривила губы.

— Как легко вы отказываетесь от своей должности. Как спешите переложить ответственность на других. Меня это поражает.

— Вы не поверите, — Ральф мельком взглянул на застывшего в оцепенении Акулу. — Не поверите, до какой степени это поражает меня самого.

Он прибрал в кабинете, принял душ и собрал вещи в черную спортивную сумку. Отпечатал на старой машинке заявление об уходе, подписал его и оставил на столе. С удивлением поймал себя на том, что насвистывает. Неужели действительно все? Неужели я сейчас уеду отсюда навсегда? Просто возьму и уеду? Учитывая планы Акулы и Крестной, в этом была определенного рода справедливость. Ему не дали толком проститься с этим местом, прочувствовать свой уход, как не дадут этого сделать им. Ощущая себя необыкновенно легким и опустошенным, он покинул кабинет, не потрудившись запереть его. Там не оставалось ничего, что имело бы смысл прятать.

Кивнув дежурному Логу (без сомнения, отметившему сумку), Ральф пересек коридор второго этажа и поднялся на третий.

Буфет работал до восьми. Здесь было уютно и тихо, особенно в вечерние часы. Круглые столики — на каждом корзинка для хлеба, огромные деревянные держатели для салфеток и забавные солонки в виде мышей. На окнах ситцевые занавески в цветочек. Возле окошка раздачи вывешивалось меню, написанное аккуратным ученическим почерком.

Ральф взял две порции пирога с мясом, чай и сел за угловой столик.

Он ел, поглядывая на висящую на стене фотографию в прихотливо разрисованной рамке. Таких фотографий в буфете висело шесть, и все они могли вызывать лишь недоумение. Обычные улицы. Ни людей, ни собак, ни одно из попавших в кадр зданий не назовешь красивым, и совершенно непонятно, зачем эти безликие картинки понадобилось увеличивать, вставлять в рамку и вешать на стены, которые они определенно не украшали.

Ральф рассматривал ближайшую из фотографий, думая о том, что с его уходом и она, и все остальные окончательно превратятся в загадку, потому что после его ухода никто уже не будет знать, что снимки эти сделаны Летунами. Просто Наружность. Они снимали ее как попало, важен был сам факт, приносили свои трофеи в Дом, увеличивали, вставляли в рамки, под стекло, и развешивали в безоконной Комнате Ужасов на первом этаже. Комната Ужасов для того и существовала, чтобы выводить из равновесия. Дети Дома любили страшилки. В ужасохранилище имелись и другие экспонаты, но фотографии наружности являлись бесспорным гвоздем экспозиции.

Потом создатели Комнаты Ужасов ушли, а занявшие их место младшие до того невзлюбили оставленную им в наследство выставку, что ее пришлось ликвидировать. Фотографии перекочевали на третий этаж. Теперешние выпускники их никогда не видели, это произошло еще до их появления в Доме. Ральфу хотелось бы знать, какие чувства вызвали бы они у них. Может быть, просто удивление?

Снимки были сделаны марсианами. С полной отстраненностью. Наружность, как она есть. С ИХ точки зрения. Не красивая, не уродливая, просто никакая. Подспудно она вызывала неприятные ощущения даже у посторонних.

Ральф смотрел на фотографию, думая о том, что если бы ему предстояло удалиться из Дома в этот безликий, выхолощенный мир черно-белых улиц, он чувствовал бы себя намного хуже, чем чувствует сейчас, и как хорошо, что для него наружность — не такая, и как жаль, что нельзя поделиться своим знанием и ощущением наружности ни с кем из них.

Ящер и Акула ворвались в буфет одновременно, разразившись при виде Ральфа ликующими воплями. Крестная вошла тихо и незаметно и молча села за соседний столик.

— Я жду твоего заявления, скотина, а тебя все нет и нет!

Акула подтащил еще один стул, плюхнулся на него и со стоном распустил галстук.

— Потом мы бежим в твой чертов кабинет и находим это чертово заявление на столе! Ты даже не соизволил принести мне его на подпись! Собрался слинять втихую, так?

— Ты же сказал, что не собираешься его подписывать.

Акула покосился на стоящую под столом сумку Ральфа, поморщился и попросил Ящера взять и ему пирога.

— Две порции. Нет, одну. И омлет. И кофе. Мне срочно требуется восстановить силы.

Ящер отошел к окошку раздачи.

Крестная придвинула свой стул ближе к их столу.

— Вы удивили нас и расстроили. Неужели нельзя было обойтись без демонстраций?

Ральф пожал плечами.

— Можно. Но я не привык, что мною манипулируют.

Она вздохнула.

— Никто вами не манипулировал. Вы превратно истолковываете ситуацию.

Они молчали, пока Ящер не вернулся с подносом. Молчали, пока насыщался Акула. Руки Крестной лежали на столе — ладонь к ладони, белоснежные манжеты подчеркивали несвежесть скатерти, до ее появления выглядевшей вполне чистой. Ральф знал, что Крестная будет сидеть неподвижно, пока он не допьет свой чай, пока не наестся Акула, пока не перестанет ерзать Ящер. Как статуя. Ей не требуется занимать чем-то руки или рот, менять позу, говорить о пустяках, она умеет просто ждать. Это было невыносимо.

— Из вас получился бы хороший снайпер, — сказал Ральф.

— Простите?

Акула наставил на Ральфа вилку:

— Заметь, сам ты ничего не предложил. Ничего! А когда люди, мучительно ищущие выход из ситуации, внесли свои предложения, воспринял их в штыки и немедленно самоустранился. По-твоему, это честно? Вот чем тебе не понравилось решение о переносе даты? Оно ведь тебе тоже пришлось не по вкусу, я это заметил.

— Тогда ты наверняка заметил, что с этим решением я не спорил. Оно мне не нравится, но вполне может сработать.

— Ага! — воскликнул Акула. — Тебе не понравилось, что ты не включен в число посвященных, так?