Муха вертит головой, что-то высматривая.

— А где ваша ворона? У вас ведь ворона живет? Так хочется на нее поглядеть!

Горбач идет доставать Нанетту, которая в это время смотрит десятый сон.

— Как дела у Русалки? — спрашиваю я. — Такая маленькая, с длиннющими волосами, — уточняю внешность, потому что не уверен, что правильно помню кличку.

— Это к ней, — Муха тычет пальцем в Рыжую. — Они из одной комнаты. Самая жуткая комната у них.

Не глядя на Муху, Рыжая вздергивает брови. Подбородок на коленях, задумчиво водит пальцем по губе.

— Я хотела сказать, самая оригинальная, — кашлянув, поправляется Муха. — Самая необычная комната, я хотела сказать…

Горбач приносит заспанную, оцепеневшую от негодования Нанетту и демонстрирует ее девушкам. Муха осторожно гладит синеватые перья. Птица вздрагивает, ее глаза затягиваются прозрачной пленкой. В более бодром состоянии исклевала бы вражьи пальцы в кровь.

— Прелесть… Душечка, — безмятежно воркует Муха. — Красавица!

Душечка и красавица косит, начинает угрожающе похрипывать, и Горбач поспешно возвращает ее на насест.

— Душка! — не унимается Муха. — Так бы и съела ее.

— Сначала запасись вставными глазами, — советует Черный. — Она вовсе не такая уж душечка.

— Ну нет, — ноет Муха, расстроенно провожая взглядом Нанетту, — не может быть, чтобы такая прелесть была злючкой.

— Так как там Русалка? — снова спрашиваю я. — Мы с ней немного пообщались вчера.

Рыжая смотрит на мою жилетку и улыбается.

— У Русалки всегда все хорошо, — говорит она. — Бывают на свете такие люди. А может, вид у них такой. Они редко, но встречаются, люди, у которых не бывает проблем. Которые так себя ведут, как будто у них нет проблем.

Все смотрим на Македонского. Он краснеет и путается в шнуре кофеварки. Пока распутывается, мы на него уже не смотрим.

У меня во рту странный привкус от нашего разговора. Как будто я тоже знаю, какая она — девушка, что шьет лучшие в мире жилетки и дарит их первому встречному. После такого разговора надо покурить. Мы с Рыжей закуриваем одновременно, только к ней, в отличие от меня, со всех сторон тянутся зажигалки, первая от Лорда, и я вдруг замечаю, что он какой-то странно пунцовый и глядит на Рыжую тоже как-то странно. Обшаривающе и огненно. Даже, можно сказать, хищно. Это так бросается в глаза, что я слегка смущаюсь. И кошусь на Сфинкса — заметил ли он?

Сфинкс если что и увидел, по нему этого не скажешь. Крутит граблей пепельницу, весь из себя сонный. У них с Волком всегда был такой вид, когда они настораживались. Фальшиво дремлющий.

— Я вот защищал-защищал свое ухо, — невпопад сообщает Лэри. — А мне все равно по нему попало. Да еще как сильно. Боюсь, опять воспалится, как в прошлый раз… — Он щупает ухо, потом рассматривает пальцы. Как будто от прикосновения к ушам воспаление могло из них выпасть.

— По тебе не скажешь, что у тебя проблемы с ушами, — любезно отмечает Муха.

Лэри задумывается. Расценивать ли эти слова как комплимент.

Обсуждаем последнюю выставку. Картин там было раз-два и обчелся, зато Дракон из третьей выставил расписанного себя, и это действительно было интересное зрелище. На Дракона страшно смотреть и без росписей. А уж на разрисованного… От разговора о выставках Курильщик немного оживляется и рассказывает о паре выставок, которые посетил в наружности. Потом мы обсуждаем Гадальный салон. Я там поработал неделю гадалкой-хироманткой, так что мне есть чего рассказать. Муха и Лэри сплетничают о девчачьих воспитательницах, то есть, конечно, Муха сплетничает, Лэри только поддакивает, а мы с Рыжей затеваем спор о Ричарде Бахе, тоже вполне себе сплетнический. Сходимся на том, что хоть он и писал неплохие книги, но с женщинами себя вел, как скотина. Чего стоили хотя бы поиски Единственной, в ходе которых девушкам приходилось чуть ли не сдавать экзамен по пилотированию самолета.

— Курящие исключались с ходу! — кипит Рыжая. — Только потому, что он, видите ли, не курил. Как будто нельзя бросить, если уж очень приспичит.

Мне хочется еще поговорить о Русалке, но я не решаюсь.

Слепому интересно, когда вернется из похода в наружность Крыса — главный Летун Дома, которой он надавал заказов на крупную сумму. Рыжая не знает, когда вернется Крыса. Никто этого не знает. Даже сама Крыса. Черный начинает выспрашивать, где Крыса ночует в наружности и как ей удается оставаться там так подолгу, но ни Рыжая, ни Муха ничего не могут ему сказать, потому что сами ничего об этом не знают.

Рыжая глядит в потолок.

— У вас когда-то была стена, на которой жили звери… — совершенно невпопад говорит она. — А дверь вы держали запертой. И ставили перед ней ловушки. Крысоловки и капканы. Так говорили. Я представляла себе эту вашу стену так часто, что в какой-то момент стало очень важно увидеть ее на самом деле. Тогда я влезла в вашу спальню через окно…

— Там решетки и нет карниза, — шепчет Лорд, не сводя с нее горящих глаз. Рыжая глядит на него мельком и усмехается.

— Тогда решеток еще не было. А вдоль стены есть такой крошливый выступ. Я прошла по нему до середины и испугалась. Проторчала там целую вечность, не могла пошевелиться. Пока меня не засекли старшие. Это было ужасно.

— Они тебя сняли, — угадываю я. — Притащили лестницу и спустили вниз.

— Нет. Они просто стояли внизу и смотрели. Им было интересно. Пришлось идти дальше.

— Ага, — содрогается Горбач, — смотреть с интересом они умели. Лучше не вспоминать…

— Не мешай! — я подползаю ближе, подозревая, что вот-вот услышу что-то ужасно интересное. Что-то важное. — Ну, ну! — подбадриваю я Рыжую. — И чего было дальше? Ты влезла и…

— И очутилась в вашей спальне, — Рыжая, смущенно улыбаясь, вертит окурок. — Сначала просто радовалась, что стою на земле, такой надежной и твердой. Потом рассматривала стену. Она оказалась не совсем такой, как я ее себе представляла, но все равно была удивительная. У нее как будто не было краев. С обеих сторон, — Рыжая разводит руками, показывая что-то необъятное. — Трудно объяснить. У меня было мало времени, я знала, что вы вот-вот вернетесь, а ведь еще надо было заставить себя вылезти в окно, пройти по этому жуткому карнизу и съехать по трубе… Но я не удержалась. Нашла в тумбочке толстый фломастер и нарисовала на стене птицу. Она получилась такая невзрачная, уродливая… Испортила вам всю стену. Я так расстроилась, что даже не заметила, как вылезла обратно и спустилась. Потом полночи проревела.

— А через два дня, — заканчивает Сфинкс, — ты вернулась, чтобы раскрасить свою чайку. Белилами. И подписалась — Джонатан. И Джонатан стал оставлять нам подарки…

— Господи! — стонет Горбач. — Так ты и была Джонатаном? А мы-то мучились, капканы расставляли…

— Вот это вот, — сообщаю я своим ногтям, — и называется потрясением. Когда вдруг узнаешь неразгаданную тайну. На старости лет. От такого запросто можно получить психическую травму. Понимаешь, Черный, мы все время находили…

— Я все понял, — перебивает Черный. — Не надо объяснять.

Но ему не понять. Ни ему, ни Лорду с Македонским, ни Лэри. Поймут только Стервятник, Валет, Красавица и Слон. Если им рассказать. А больше никто.

Все чем-то тихо шуршат. Горбач хлопает себя по карманам, Слепой тоже где-то роется. Я выуживаю из уха серьгу. Наши руки встречаются над расстеленным одеялом. На ладони Горбача бронзовый колокольчик. У Слепого — монета на шнурке. Я держу серьгу.

— Дурнопахнущему пирату от Джо, Летуна над морями, — цитирую я. — Только записка, конечно, давно потерялась.

Рыжая кусает губу:

— Вы их храните! До сих пор!

— Это же подарки Джонатана, — смеется Сфинкс. — Реликвии. Если я не ошибаюсь, одна даже перешла по наследству к Лорду. Ракушка.

Лорд хватается за ракушку и сжимает ее в кулаке. С очень фанатичным видом.

— Да, кстати, — припоминаю я. — Больше всего подарков получал Слепой. Почему-то. Всяким жадным людям было даже как-то обидно.

Рыжая вспыхивает и бросает на меня взгляд, в котором смешаны упрек, просьба не углубляться в воспоминания и еще много чего, так что язык сам собой прикусывается, а в голове начинают вертеться запоздалые догадки насчет того, кто по какой причине очутился этим вечером в нашей спальне.