— И за что тебе такая привилегия?

— За то, — сообщил я, намазывая хлеб маслом и вытаскивая с тарелки засохший кусок сыра, — что я спас ей жизнь. Были бы у нее другие кровные родственники, она бы могла уйти к ним, но она в семье последняя и добровольно признала меня Вожаком. Если она захочет уйти — это ее право, но пока нет, будет подчиняться. Иерархия, ребята, — чтобы это понять, мне понадобилось намного больше года. На тебя все время смотрят и оценивают. Мой учитель вбивал в меня послушание палкой. Это не шутка. Именно палкой. Я дал слово, не очень понимая, что это значит. Они — знают. За нарушение приказа можно и убить без всяких последствий.

— Вот за то, что не послушалась? — недоверчиво переспросила Лена.

— Ну не так буквально. Я Зверь, но я все-таки не зверь. Все зависит от поступка, но наказание будет обязательно. Тут главное, чтобы не столько больно было, сколько обидно. Каждый должен знать свое место в семье и верить, что вне ее старший встанет на твою защиту.

— Ты иногда как баран, — сердито сказала Койот. — Что в этом сложного? Транслировать во всеуслышание можешь, а обратиться к одному — нет. Представь себе мое лицо, сосредоточься и направляй мысли только в мою сторону. Представить можно, даже не видя, но на первый раз берешь за руку для лучшего контакта. Я сказала сосредоточиться, а не корчить идиотскую рожу!

— В чем дело? — резко спросил я, обращаясь к своим приемным сыновьям.

Они вошли и, стараясь не обратить на себя внимания, попытались скользнуть вдоль стены. Не особо утруждаясь, я окрестил их Первым и Вторым, пообещав дать новые имена при совершении заслуживающего такого действия поступка. Девочка, естественно, стала Третьей.

Сейчас оба имели изрядно помятый вид, а у Первого под глазом наливался красивый фингал.

— Сюда!

Они подошли и встали на колени. Внимательно разглядев детей, я заметил непорядок.

— Где нож? Я тебя спрашиваю, Первый!

Нож у оборотня — это не детская игрушка. Его получают в девять лет, как только входят в возраст подростка. Девять лет — это тот момент, когда начинаешь перекидываться. У одних это случается раньше, у других позже. Все зависит от физического состояния. Так что нож — знак определенного положения. Отсутствие ножа — серьезный косяк и признание подчиненного положения по отношению к любому сверстнику, и даже к младшему, если у того нож есть. Они дарятся главой семьи и несут на себе знаки принадлежности к семье, роду, племени. Второй как раз входил в возраст, когда я так неудачно заехал в их рощу, и поэтому свой нож еще не получил.

— Кабан напал, — начал что-то бормотать он.

— Четко и ясно, что случилось.

Второй поднял голову и, уставившись мне в лицо, заявил:

— Кабан, сын Вздыбленного Коня, напал на нас. Он сказал, что мы теперь не из рода Волка, потому что ты не пойми кто, и Первый не имеет права на нож. Мы дрались, но ему уже пятнадцать, и он отобрал нож. — Он замолчал и продолжал смотреть с вызовом мне в лицо.

«А из этого будет толк, — довольно подумал я. — Настоящий волчонок».

— Ну, — спросил я уже вслух, — и почему мне не попытались сказать сразу?

Оба молчали. Впрочем, и так понятно, пока что я для них не пойми кто, да еще не слишком обращающий на них внимание.

— Приведите себя в порядок и ждите здесь, — сказал я, вставая. — Может, я и не лучший отец для вас, но уж какой есть. Подраться — это нормально, и можно не рассказывать, но это не просто драка, это оскорбление всех нас. Ты что, думал такое скрыть? А кто ты без ножа вообще? Сами придумайте себе наказание за глупость.

Была бы нормальная дверь, обязательно бы, выходя, хлопнул на прощание.

Я остановился у дерева Вздыбленного Коня и подозвал какого-то мелкого, возившегося рядом:

— Хозяина знаешь?

— Конечно, — отозвался он.

— Позови.

Я терпеливо ждал десять минут и уже начал раздумывать, не стоит ли наплевать на традиции и отправиться самому, когда Конь появился. Это был стандартный экземпляр оборотня за два метра ростом и килограммов на двадцать тяжелее меня, со сломанным очень давно носом и пудовыми кулаками. Небрежно ковыряясь в зубах, он уставился на меня и изрек:

— Что надо?

Твой сын посмел отобрать у моего нож, подаренный после окончания детства. Это оскорбление для моей семьи. Так ведут себя псы, а не волки. У него нет понятия о правилах жизни Народа. Я пришел требовать извинений и виру.

Он аж подавился от негодования.

Вокруг стали собираться внимательно слушающие оборотни. Начиналось представление, а развлечений на равнинах, кроме войны и воровства лошадей, немного.

— Ты будешь учить меня традициям?! — дико завопил Конь. — Что ты знаешь о них? Да кто ты такой? Чужак! Тебе вообще здесь не место!

Наверное, он думал, что я, как принято, начну орать в ответ. А может, вообще не думал. Не похоже, что у него было много мозгов, я ведь пытался решить вопрос по-хорошему. Так что, не дожидаясь, пока из открытого рта выльется еще что-нибудь, я пробил ему двойку в челюсть и солнечное сплетение. Конь сложился, как перочинный ножик, и упал.

— Нож можно забрать только у пленного или убитого, — спокойно сообщил я публике. — Пленному не положено, а убитому он не нужен. — И повернулся к поверженному: — Ты объяснил это своему сыну? Нет? Ты не знаешь, в чем состоят обязанности отца и воина. — Я с размаху пнул его ногой в живот и торопливо отодвинулся, когда Коня бурно вырвало. — Или ты объяснил, но у тебя такой дебильный сын? За его поступки придется ответить тебе. — И я добавил еще раз. — Если воин оскорбил другого воина, — все так же для окружающих продолжил цитировать я, — он обязан ответить за свой поступок.

Хорошо иметь абсолютную память. При желании я мог бы сообщить и массу оговорок в данном правиле, выясняя, что такое оскорбление, но сейчас это не мое дело. Он нарвался, и я вправе забить придурка, если он не признает свою глубокую ошибку.

— Первое правило, — продолжил я нараспев, как учат детей, — за все нужно платить. Второе, — нагибаясь и вынимая из ножен на поясе Коня его клинок, — платить можно по-разному. — Я воткнул лезвие в стену и, напрягшись, сломал нож. — Третье: не желающий признать поражение, сам виноват в своем упрямстве. Умей оценить силы. Ты вставать собираешься? А признать, что виру теперь определит не паук, а я? Ну как хочешь, — заявил я на его молчание, хоть и не был уверен, что он способен был сейчас хоть что-то понимать, и, взяв за шиворот, начал поднимать для дальнейшей показательной экзекуции.

Из толпы в мою сторону кинулся молодой парень. Пришлось уронить Коня и резко отодвинуться, иначе непременно очередной нож распорол бы мне живот. Парень по инерции проскочил мимо, а я перехватил руку и ударил под колено сзади, так что он воткнулся носом в траву.

— А ты, видимо, Кабан, — обрадованно сказал я и резко дернул зафиксированную руку вверх. Кость отчетливо треснула, и он потерял сознание. — Вы видите, насколько отвратительно воспитание в этой семье? — патетически воскликнул я. — Двое воинов выясняют свои мелкие проблемы, а этот, — я наступил на левую руку и демонстративно начал давить пальцы, стараясь их переломать, — кидается с ножом без предупреждения. А я настолько мягкосердечен, что даже не убил его. — Нагнулся и подобрал нож Кабана. Второй клинок вытащил у него из-за пояса. Проверил клеймо, чтобы убедиться, что это нож Первого, и, выпрямившись, ударил ногой по левому локтю, ломая и вторую руку.

Расталкивая оборотней, сквозь кольцо стоящих вокруг нас торопливо протиснулся паук.

— Что происходит? — спросил он.

— А, Белоглазый, — демонстративно называя его по имени, «обрадовался» я. Благодаря Черепахе, исправно сообщающей мне подробности жизни в роще, я прекрасно знал, что он и есть наш главный здешний недоброжелатель. Скорее всего он и подзуживал это семейство. — Скажи, это так принято в этой роще, нападать на Суде чести сзади, вмешиваясь в поединок, кидаться с ножом без предупреждения, отбирать нож, подаренный после детства, оскорблять чужую семью? Ты что-то плохо следишь за соблюдением традиций.