Ни один мускул не дрогнул под белыми чалмами. Послышалось тонкое пенье комара. Дом был поднят над городом, как ханский арк. Внизу необозримо раскинулись плоские крыши, позлащенные косыми лучами. На помост посреди небольшой площади вышел фокусник в высокой шапке. Он выкрикивал, но всего несколько человек остановилось перед помостом.

– Пусть гавкающему помочится в рот лягушка! – наконец сказал молодой, с широким, как луна, лицом в редкой рыжей бороде.

Старший взял пиалу, отхлебнул из нее, долго, со сластью обсасывал ус и только тогда обратился к Джанибеку:

– Ты зачат в год мыши. Ван-хан Московский двадцать лет воюет на западе – каких воинов он пошлет на восток? Чингиз испепелил Бухару. Железный Хромец ниспроверг арк. Но двенадцать поколений сменилось с тех пор, как зарыли в стране желтых гор Чингиза; пять поколений знают о черной плите, лежащей над костями Тимура Гур-Эмире.

Он отсчитывал годы и поколения, как серебро в мешках.

Рыжебородый выпустил клуб дыма.

– Моря воды и мертвые моря песку – вот стены Бухары. Пусть стрелы Московита перелетят через них. Бухара владеет богатствами земли. Где сила сильнее этой силы?

– Слагатели стихов, – продолжал старик, – говорят о стоглазом звере. У нас тысяча тысяч глаз. Мы знаем, какие корабли плывут по реке Итиль[23], о чем думает диван[24] Московита, велики ли смуты в стране Булар[25], сколько арбалетчиков в земле Башгирд[26], ловцов раковин у руми[27] и бочек с соком виноградных лоз у франков. Но мы знаем еще о делах и событиях в царстве Великого Могола и Хатай[28], где живет в сорок раз больше людей, чем в странах Булар, Башгирд, во Франкистане и на земле руми и русов. Мудрец держит весы. Если враг кинет свой меч на одну чашку, разве не отыщется тотчас иной меч, еще тяжелейший, который сам прыгнет на другую, чуть посеребри его ножны? Пусть ослепленные яростью проливают свою кровь; она потечет рупиями и дирхемами к прозорливому. Мудрый подобен всаднику, правящему буйствующим миром, как горячим конем – легким движением поводьев.

– Глупца же, – сказал луннолицый, – и на верблюде собака укусит.

И он засмеялся тоненько, словно заблеял.

Фокусник внизу потерял терпение. Он вытаскивал змей из рукава и глотал огонь, но кучка зрителей не увеличивалась. Тогда он сердито топнул ногой. И из щелей вылезли, одна за другой, тринадцать крыс – по счету людей, стоящих перед помостом.

Зубчатая стена с одиннадцатью воротами окружала город. За стеной огромного кладбища теснились каменные гробницы. Люди в страшном рубище, прятавшиеся, как звери, при звуке шагов, ютились там вместе с бездомными собаками, рядом с истлевшим прахом.

Сюда, когда начало смеркаться, пришли, по указанию ковача, татары, чтобы встретиться с человеком, седлавшим коней.

И вот к ним подошел человек, серый, как пыль.

– Вы искали знающего птичьи пути, – сказал он.

– Ты знаешь, где он? – воскликнул Нур-Саид.

Человек повел их между сводчатых гробов, сложенных из камня и алебастра. Он остановился у могилы, любовно украшенной конскими хвостами и множеством рогов.

– Вот он.

– Где? Укажи, – прошептал Муса, озираясь.

Человек засмеялся.

– Говори громче. Его не разбудишь.

– Ты лжешь. Его здесь нет.

– Смотри.

И при неверном свете татары прочли древнюю искрошившуюся надпись:

"Здесь Наср-Эд-Дин ходжа. Старайтесь не входить сюда. О моем здоровье спросите у того весельчака, который выйдет отсюда"[29].

– Я тот, – сказал человек, – кто вьючил караван Сейдяка и Шигея. Не огорчайтесь: я проведу вас путем птицы. Караван движется с утра до вечера уже целый день, но медлительны те, кто везет на ослах серебро для хивинского войска, готового выступить на Иртыш. Конных четверо: князья и слуги. Вы отнимите серебро и захватите живьем врагов вашего хана и его брата. Хива не дождется гостей.

Тогда злоба и отвращение к этому городу охватили души татар и степная удаль проснулась в них. Они почувствовали тоску по горячему потному конскому телу в своих кривых ногах наездников, выросших в седле.

Под утро они выехали с отрядом верных людей, набранных в Бухаре.

Человечек, серый, как дорожная пыль, стал их проводником.

На рассвете они встретили всадников с соколами на руках. То были охотники на диких лошадей. Когда вдали взлетала пыль проносящегося косяка, охотник снимал колпачок с головы сокола. И красноногий узкокрылый хищник, настигнув жертву, долбил ей голову до тех пор, пока лошадь не обессиливала. Тогда охотник, подскакав, накидывал ей на шею аркан и широким ножом разрезал горло.

Река, бурая от глины размытых берегов, неслась на север. Татары переправились через ее крутящиеся воды. Они вступили в восточную пустыню Черных Песков.

Зелень и тень исчезли из глаз. Растительность, серая, безлистная, похожая на хворост, торчала кое-где на песчаных грядах. Но стада овец, лошадей и верблюды отыскивали и здесь себе пищу. Кум-ли, песчаные люди, жили в пустыне в круглых юртах. Они пили кобылье молоко, обходясь почти без воды.

Татары проехали место в истрескавшейся глине, называемое "полем змей", и плоскую возвышенность, называемую "полем тигров", где пятнами и полосами выступала соль.

Они видели кривые, перекрученные стволы саксаула, похожие на вывихнутые, пораженные опухолями сочленения.

Они миновали местность, заросшую бурой колючкой, и местность, где над бескрайным морем песчаных холмов стояло мутное марево и не было троп.

На копье, воткнутом острием вниз в небольшой бугор, висели переломленный лук и тряпка. Под бугром лежал убитый, в его крови была вымочена тряпка. Но она засохла, неотомщенная кровь успела порыжеть; песок до половины засыпал копье.

Однажды татары встретили следы конских копыт, среди которых не было ни одного отпечатка ноги верблюда. То были следы хищной стаи: добрые люди ездят с верблюжьими караванами.

Татары совершили омовение пылью и песком, предписанное пророком в безводной пустыне, и произнесли сикры, исповедание имени божия. Оно обладало силой отгонять джиннов, имевших обыкновение угрожать путешественникам, приняв вид омерзительных стариков со свиными ушами.

Во время короткого привала проводник каравана вместе с одним из бухарцев двинулся пешком по конским следам в пустыню; остальные ждали их, не смыкая глаз.

Бухарец был верным человеком, тоже татарином. Заполночь он вернулся один. Правый рукав его халата болтался. Отвердевший от запекшейся и смешанной с песком крови, он странно сохранял округлую форму, как будто его по-прежнему наполняло живое тело. Проводник, человек мышиного цвета, исчез. Но изувеченный принес его слова: "Кто богаче князя Шигея? Кто могучей его джигитов? Знайте, что князь – в Хиве и что джигиты его видят след мыши в песках пустыни. Или забыл об этом нищий слепец с Иртыша, подсылая слепцов к Бухаре, сияющему оку мира?”

И тогда татары поняли, что игра окончилась. В лисьей травле жертвой оказалась та лисица, которая считала себя охотником.

Бросив изувеченного, отряд, охваченный ужасом, поскакал в пески. Но через двести шагов свежий конский след пересек дорогу. Он кружил, как ястреб, и бегство было бесполезно. Поставив животных кольцом, головами в пустыню, стали дожидаться утра.

На рассвете показалась поднятая всадниками пыль.

Не было ни верблюдов, ни ослов, а только конные люди, и было их больше сотни. Лошади, накормленные териаком, неслись как джейраны. С пронзительным визгом главарь, курбаши, рубил воздух кривой саблей. Рядом с ним летел вчерашний проводник.

Татары и люди их встретили нападавших стрелами, потом схватились за ножи. Но резня была короткой. Наемные воины отряда пали на колени. Они ловили руками уздечки коней и вопили: